Бухенвальдский набат

Граница на замке,
и слово под замком,
и церберы
незримо на пороге.
Ты с этим,
современник мой,
знаком,
идущий по предписанной дороге
порой, чего греха таить, ползком.
Тебе заранее готовит кто-то речь,
шагай в гурте, как тысячи и тыщи.
А если сим посмеешь пренебречь —
отхлещут и кнутом,
и кнутовищем,
да так, что и ни сесть тебе, ни лечь.
Свобода?
Что за чушь?!
Сомненья?
Что за бред?!
Будь счастлив, что набитая утроба.
Инако мыслить?
Тяжкий грех
и вред:
ты только голос свой иметь попробуй
и возле дома твой простынет след.
Достоинство?
Ошибка словаря.
К чему оно — ненужная обуза!
К примеру, босс тебя унизит зря —
надейся на поддержку профсоюза
и верь, товарищ, что взойдет заря...
Желания?
Чего тебе желать?
Ты — человек, и все тебе поблажки:
ты можешь, как сосед, приобретать
в рассрочку барахло и деревяшки
и думать, что богатому под стать.
Хошь — водочки до одуренья пей,
а хошь — футбол покажет телевизор.
Россию-мать обвил зеленый змей,
и травит люд, и тянет книзу,
и делает покорней и немей.
Законность?
Да, написан и закон.
И не сказать, чтоб был он никудышный.
Да вот карает часто правых он.
Недаром говорят:
закон — что дышло,
верти его, крути со всех сторон...
И вертится, и крутится Земля,
и вдаль летит твоя шестая света
в созвездии Московского Кремля.
А я кричу: «Карету мне! Карету!..»

На время эмигрирую в себя.

1972

ИКС

Будил огромный лайнер высоту.
Сто двадцать пассажиров на борту.
Был среди них
чиновник важный Никс.
Он не смотрел в иллюминатор вниз.
В подобном ранге был он там один.
Но туповат был этот господин.
И о добре он понаслышке знал.
В удобном кресле сладко чин дремал.
А прочие — худые, толстяки,
по большей части были добряки,
и каждый жил заботами о том,
чтоб Землю украшать своим трудом.
Вот лайнер завершает свой полет.
Но что-то плохо рассчитал пилот.
Был роковым посадочный пробег,
и... ни один не выжил человек.

Кричала пресса, и гудел эфир,
молниеносно извещен был мир:
«Вчера погиб
чиновник важный Никс!»
А прочие
сто девятнадцать? —
Икс!..

1972

ЕЩЕ ОДИН