Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

Встретил он нас довольно холодно, без тени улыбки, но и не сказать, чтобы очень враждебно, просто холодно. Говорил, как и по телефону, очень тихо, медленно и с расстановкой, движения его тоже были плавными и неторопливыми. И в этом говоре и во всём его облике чувствовалась какая-то сдержанность и усталость давно всё знающего человека, что тоже было очень похоже на его старшего брата.

Мы поднялись на шестнадцатый этаж в его однокомнатную квартиру. Обстановка комнаты очень напоминала жилище старшего брата. Тот в Переделкине обустроил себе под кабинет дачную веранду, сколотив из неструганных досок тахту и стеллажи для книг, и жил там в последние годы практически в полном уединении.

Комната Виктора Шалвовича тоже выглядела аскетически: книжный стеллаж неизвестного происхождения почти во всю стену, старая тахта, стол, один или два стула, популярная в шестидесятых годах трёхногая табуретка и дешёвенькое кресло той же эпохи. Был ещё, правда, радиоприёмник, старенький «Океан». Он стоял на стуле в изголовье тахты, и было похоже, что это единственная связь хозяина квартиры с внешним миром.

Потом, когда мы встречались с Виктором Шалвовичем уже не в первый раз, он рассказал, что телевизор у него когда-то был, очень старый, ещё чёрно-белый, но давно сломался, и его пришлось выбросить. А покупать новый он не стал, потому что, пожив некоторое время без телевизора, обнаружил полное отсутствие необходимости в оном предмете.

И в кухне всё было такое же скромное, далеко не новое, и даже под солонку была приспособлена обыкновенная консервная банка. Но при этом во всём был здесь идеальный порядок. И сам хозяин, несмотря на скромное одеяние, выглядел опрятно, если не элегантно. По всему видно было, что эта обстановка его не просто устраивает, но только так он чувствует себя уютно.

Мы сели, и Виктор Шалвович сразу же предварил наш разговор маленьким вступлением, высказавшись примерно так: он готов ответить на интересующие нас вопросы, хотя и не понимает, кому может быть интересна история заурядной, ничем не примечательной семьи. Закончил он вступление вполне для меня ожидаемым предупреждением, что если в беседе вольно или невольно будет затронуто имя его брата, разговор на этом будет окончен.

Конечно, он не мог не догадываться, что брат нас ой как интересует, более того, — что именно брат явился первопричиной такого повышенного интереса к истории его семьи. И в его преамбуле была какая-то доля вызова, что ли, или даже издёвки: ну и о чём мы будем говорить, если о брате запрещено и заикаться? Впрочем, по самой интонации можно было понять, что брата он тоже не считает заслуживающим особого внимания. И вот в этом мне тогда даже какое-то кокетство привиделось. Но потом, после многих встреч с Виктором Шалвовичем, я увидел, что эта черта ему совершенно не присуща.

Как-то очень обиняком, искусно обходя тему брата, он заговорил о бардовской песне, причём всячески старался показать мне, что никак не выделяет брата из числа бардов первой волны, считает его популярность неким поветрием моды, а славу — не вполне заслуженной и ожидающей скорого забвения. И когда, прощаясь, он попросил меня принести в следующий раз кассету с песнями Визбора или Городницкого, меня это не удивило: я был уже абсолютно уверен, что он просто хочет продемонстрировать ещё раз своё отношение к брату. Вот только кого хотел он этим обмануть — меня? или себя?..

В тот первый день нашего знакомства мы проговорили часа два — у меня была масса вопросов, впрямую не касающихся его брата. По всему было видно, что Виктор Шалвович поражён глубиной моего интереса к семье Окуджава и моей осведомлённостью, хотя он и пытался это скрыть и оставаться невозмутимым.

…Сейчас, когда я просматриваю расшифровку фонограммы нашей встречи, мне ужасно стыдно, что я вёл себя в тот день как идиот, — всё лез с этой своей осведомлённостью. (Впрочем, друзья, желая утешить меня, говорят, что я всегда себя так веду.) Рассказывая о чём-то, Виктор Шалвович делал длинные паузы, а я тут же уводил его от мысли своими репликами. Я просто боялся, что он, замолчав и не услышав нового вопроса, посчитает разговор оконченным и выпроводит нас. В результате всё получилось как-то скомкано, всё галопом, всё недоговорено…

Конечно, событий тридцатых годов он по малолетству запомнить не мог. Он даже не знал, что одно время семья их жила в Нижнем Тагиле. Виктор Шалвович считал, что там жил один отец, а они с мамой лишь иногда приезжали к нему. Зато у него оказалось много старых фотографий, оставшихся от мамы и тёти Мани Окуджава, сестры отца. Я узнал тогда и о некоторых его родственниках, живущих в Москве. Виктор Шалвович дал мне их телефоны, хотя сам звонить категорически отказался, сославшись на то, что уже много лет ни с кем не общается.

Витя с мамой и папой

Мы стали встречаться довольно регулярно. Бывал он и у меня дома. Но никогда не говорил, что именно их развело с Булатом по жизни, да об этом и не могло быть речи, ведь табу на имени брата оставалось.

2