Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

В 1951 году Виктор оканчивает школу. Правда, без золотой медали, хотя в школе был круглым отличником. Виноват в этом был, как ни странно, старший брат. Это из-за него, из-за брата, директор школы Михаил Тихонович Солохин лишился своего места. И хотя он не был больше директором, преподавателем русского языка и литературы у Виктора в классе он оставался. И нашёл способ отомстить противнику — поставил его брату на выпускных экзаменах четвёрку по своему предмету. С одной четвёркой в аттестате (по русскому языку, который он знал блестяще!) и с серебряной медалью вместо золотой Виктор едет в Москву.

Остановился он, конечно, у тёти Мани. Тётя Маня — самая добрая душа из всего клана Окуджава. Она ещё в двадцатые годы перебралась в Москву, вышла замуж, поменяла фамилию, и это, наверное, спасло её от репрессий. Как и Виктор, она была светловолосой, по-русски говорила без акцента, носила фамилию Андреева, и окружающие даже не догадывались, что она с Кавказа. Муж её погиб в войну, но не на фронте, а нелепо: ехал в переполненном трамвае, свесившись с подножки, и ударился об какое-то заградительное сооружение, которых в Москве наделали тогда во множестве. Своих детей у тёти Мани не было, и дом её давно стал перевалочной базой для многочисленных родственников из Тбилиси и Еревана.

^{Маня Окуджава и Ашхен Налбандян}

Поступать Виктор решил ни много, ни мало — в МГУ, то ли на философский, то ли на математический факультет — родственники вспоминают об этом по-разному. Документы у него приняли, и как медалист он был зачислен в студенты.

Ну вот, всё и наладилось. Теперь он студент университета, и не какого-нибудь, а московского, главного университета страны! Где вы, Шамордино, Кировакан? В прошлом, в прошлом, в далёком прошлом. В прошлом все обиды и несправедливости, унижения и оскорбления. Теперь начинается новая, самостоятельная жизнь в его любимой Москве, городе, где он родился.

^{Недолгий студент МГУ Виктор Окуджава}

А через какое-то время его вызвали в деканат и вежливо сказали, что учиться у них ему нельзя. Это известие было страшнее, чем гром с ясного неба. Его любимая тётушка Сильвия до самой своей смерти считала, что это был переломный момент в жизни Вити, жуткий крах, который определил всю его будущую жизнь.

В другой институт поступать было поздно, и Виктор уезжает из Москвы. Вот только неясно, куда. Дело в том, что в документах на сей счёт имеются расхождения. Через год, при поступлении в Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии (МИИГАиК), он напишет в автобиографии:

С 1951 по 1952 г. жил в Ереване у тёти. Не работал[65].

А в 1958 году, уже при поступлении в Институт связи, этот год в автобиографии будет описан по-другому:

После этого работал в экспедиции и в 1952 г. поступил в Московский институт геодезии.

Мне в связи с этим разночтением вспомнилось, что как-то раз он обмолвился, что ездил к маме в Большой Улуй, где она отбывала ссылку. Не случайно обмолвился, а в ответ на мой вопрос, не ездил ли к маме Булат. Он сказал тогда:

— Он нет, а я ездил.

^{Автобиография, написанная Виктором Окуджава при поступлении в Институт связи}

Развивать тему он не захотел, но как-то так это сказал, что можно было понять, что он прожил там довольно долго. По всему выходит, что именно в тот год он только и мог там побывать. И вполне мог поработать там в какой-нибудь геологической экспедиции. Тогда становится ясно, почему в 1952 году он скрыл свою работу в экспедиции: вряд ли приёмной комиссии понравилось бы, что он поддерживает связь с сосланными «врагами народа».

А в 1958 году это уже можно было не скрывать.

В автобиографии 1952 года он писал о своих родственниках:

В 1937 году, когда мне было три года, у меня был арестован и выслан отец, с этих пор никаких сведений о нём не имеем, переписки не ведём.

Мать — беспартийная. В 1938 году была выслана. В настоящее время живёт в Б. Улуе Красноярского края, где работает инженером-плановиком. <…>

Брат работает в Калуге преподавателем русского языка и литературы.

В плену и в оккупации никто из членов семьи не был.

Примечательна информация об отце — через полтора десятилетия после его гибели они так и не знали, что его больше нет. Формулировка «десять лет без права переписки» оставляла надежду, что они ещё когда-нибудь свидятся.