Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

Ну, после урока этому парню доставалось, из-за кого мы лишились рассказа! И действовало. Тот, кто не ответил в первый раз, его всё равно учитель спрашивал в следующий раз. И в следующий раз провинившийся отвечал урок назубок. «Ну вот, можешь же, — говорил учитель, — что ж ты в прошлый раз не выучил?»

Клички, как другим учителям, мы ему не давали. За глаза звали просто Булатом. Кто-то из нас спросил: «А что означает ваше имя?» Он сказал: «Булат — это крепкая сталь, из которой делали клинки обычно. Вот я родился, на меня родители посмотрели — крепкий я такой парень был, и назвали меня Булатом».

Когда я разговаривал с Владимиром Александровичем Захаровым, заметил, что он далёк от литературы вообще и творчества Булата Окуджавы в частности. И на вчерашний его восторг от Окуджавы-учителя никак не накладывается сегодняшний восторг от Окуджавы-поэта. Тем ценнее его воспоминания:

— В общении всегда спокойный уравновешенный человек, никогда не вспылит, не накричит ни на кого. Бывает, учитель указкой по столу как даст, указка разлетается, а этот только посмотрит исподлобья, и всё, этого достаточно. Мы вообще не знали, умеет ли он кричать. У него один аргумент был: сегодня вы не будете слушать. А когда он рассказывал, тишина такая стояла, что порой учителя заглядывали, что такое, не пустой ли класс.

Ученик настолько хорошо запомнил своего учителя, что даже одежду его помнит, что мальчишкам вообще нечасто бросается в глаза:

— Любил, видимо, коричневый цвет, в коричневом костюме ходил постоянно.

Теперь справедливости и объективности ради приведём ещё одно воспоминание из этого же времени, мягко говоря, не такое восторженное. Точнее, совсем не восторженное.

Но это уже не ученик вспоминает, а учитель. Заслуженный работник культуры РФ, директор Калужской областной научной библиотеки, а позже — её учёный секретарь, Семён Ильич Миронович закончил ту же пятую школу, но чуть раньше, чем Окуджава в неё пришёл учительствовать. В описываемое же время Миронович был студентом третьего курса Калужского педагогического института:

— Я пришёл в пятую школу со своей студенческой группой на практику. Это было весной 1952 года. Стоим мы в родном коридоре моей родной пятой школы. Почему стоим, не помню. И вот мимо пролетает чистой воды джигит. В сером плаще, это я помню точно. Талия — тростинка, плащ туго перетянут поясом. И усики. А вот что он делал на ходу — напевал или бормотал — сказать не могу. Но что-то бубнил себе под нос. Причём он не проходил мимо, а именно пролетал вихрем.

Я стоял с учителями. Естественно, когда я пришёл на практику в свою школу, учителя, учившие меня, собрались полюбоваться на своего ученика. И на первый мой вопрос: «А это что за джигит?» — а он как у меня сразу в сознании отпечатался в образе джигита, так и потом остался — был дан ответ: коллега, русский язык и литература. А на второй вопрос — каков он — ответ был дан неопределённый: толком его никто не знает. Пришёл недавно, ещё не раскусили.

Разговор продолжился, когда нас повели на урок к Булату.

Не помню тему урока, который вёл Булат, но впечатление помню хорошо — это был не квалифицированный урок. Это я уже не со студенческой точки зрения оцениваю, а с вершины своего учительского опыта. Да и тогдашнему студенту-отличнику, мне было абсолютно ясно — урок не квалифицированный. И первая же мысль у меня была: «Голубчик! Ну готовиться же к уроку надо!»

Первый признак квалификации учителя для меня — распределение урока по времени. Когда я был завучем и приходил на уроки к учителям, то автоматически отмечал, как урок распределяется по времени. Хотя, может, на первое место следует поставить то, насколько учитель видит класс. Весь класс сразу, одновременно.

Булат потом рассказывал, как он наводил порядок в классе, но на том уроке ребята, мягко говоря, не вели себя хорошо. Он не то чтобы не владел классом, а просто не обращал на него внимания.

Да, это никак не стыкуется с тем, что говорили мне разные ученики. Возможно, что тот урок Булата, на котором побывал Миронович, был как раз в самом начале его деятельности в пятой школе и ученики ещё не знали нового преподавателя. А возможно и другое — на воспоминания Семёна Ильича накладывает отпечаток совсем другая история — обида, которую Окуджава нанёс Мироновичу много лет спустя.

— Но самый нехороший случай, который меня разочаровал напрочь и убил всякий интерес к Булату, это не его неквалифицированный урок. Мне неприятно говорить, но когда мы стояли тогда в коридоре, а он пролетал мимо нас, кто-то из тех людей, которые позже, встречаясь с ним, знаменитым и великим, старались быть к нему поближе, тогда сказал то ли «Пьянь!», то ли «Пьяница!» Я на самом деле не знаю, кто это сказал. Мои же собственные наблюдения не дают оснований ни для каких выводов по этому поводу.