Булатный перстень

– Я не знаю, как тут быть, – со вздохом сказал Ржевский, подспудно сие означало: может, ты знаешь?

Некоторое время оба молчали.

– Что-то мог бы сказать Нерецкий, – глядя в пол, с трудом выговорил Михайлов.

– Да, он знает некоторые имена. Я сам мог бы назвать князя как главного зачинщика этой мерзости. Тем более, что ему ничего не угрожает…

– Да, я помню.

– И его главного помощника также. Если бы я только был уверен, что он не втянет в это дело людей, виновных лишь в наивности своей…

Михайлов редко понимал более того, что сказано вслух. Но тут чувства были обострены. И сделалось ясно, что выбор – вот он, сию минуту надобно с ним что-то делать. Сенатор всячески показывал, какого ответа ждет.

– Полагаю, что не втянет, – тихо сказал Михайлов.

– Речь идет почти о сотне флотских офицеров. На одном «Ростиславе» их не менее двух десятков. Грейг нарочно там их собрал. И всякий нужен на своем месте…

– Догадываюсь, – едва удержав язык от упоминания мифической тысячи, произнес Михайлов. – Где им и быть, как не на Грейговом флагмане?

– Не возмущайтесь Грейгом. Он пытался быть честным во всем.

– Как тот чудак, что пытается сидеть одной задницей на двух стульях!

Ржевский засмеялся.

– Грейг уже свое получил. Недоверие государыни – самый достойный «приз». На словах не высказано, однако все претензии к Грейгу, так или иначе, прозвучали.

– Как же он будет дальше служить?

– Я не Сивилла Кумская и не Кассандра, но сдается мне, что… Грейг более служить не будет.

– Подаст в отставку?

– Хорошо, коли так.

Опять возникло тягостное молчание.

– Я, пожалуй, пойду, поищу Ерофеева с Усовым, – наконец соврал Михайлов. – И Новикова.

– Да, ступайте. Но – в одиночку?

– Возьму с собой мичмана Колокольцева.

– Мичман еще очень молод.

Михайлов понял: как бы юное создание не увидело чего лишнего и не проболталось. Ржевский догадывался, что Ероха с Усовым отлично знают, где Майков; возможно, держат его на мушке и ждут лишь знака от Михайлова.

– Мичман будет искать Новикова, который поставлен у канала, соединяющего пруды, и не откликался на зов.

– Бог в помощь, Михайлов. Когда выспитесь после бурной ночи – приезжайте ко мне. Вы у Колокольцевых будете?

– Нет. Я поеду домой.

У Колокольцевых было хорошо, но Михайлов хотел в маленькую комнатку, где стояла коротковатая кровать, где стараниями тещи Натальи Фалалеевны горела под образом Николы-Морского неугасимая лампадка и пахло ладаном. Он должен был побыть наедине с собой в родном доме – там, где его дети.

– Буду ждать вас.

– Приеду.

Ржевский направился к лодкам.

– Эй, господин мичман! – позвал Михайлов.

– Алексей Иванович!

– Сбегай, покликай Новикова.

– Единым духом!

Родька пропадал довольно долго. Вернувшись, доложил: Владимир Данилыч сгинул в неизвестном направлении.

– Может, за этими господами в белых плащах гоняется? – предположил Родька.

– Чего за ними гоняться? Вон они – перед павильоном и на пристани, кроме разве пятерых, которые через реку вплавь ушли. Поэтому ступай поищи Новикова, пройди подальше, покричи. Где-то же он есть.

Родька в полнейшем недоумении ушел к прудам, а Михайлов крепко задумался.

Угнетала мысль о количестве имен, которое мог без всякого принуждения с готовностью назвать Майков, причем и проверить его было невозможно, масонам многие сочувствовали. Что тут может помочь, кроме пистолетной пули в висок, Михайлов не знал.

Убивать людей ему еще не доводилось. Как и приказывать. И намекать, что это было бы весьма желательно, – тоже.

А Ржевский хотел быть уверен, что Майков не заговорит…

Вдали звенел Родькин голос. Бас Новикова не отзывался. Михайлов крепко почесал в затылке: что делать? И ни одной мудрой мысли в михайловской голове не родилось.

В это время Александра и Нерецкий, держась за руки, плыли домой.

– Я тебя никому не отдам, слышишь? – шептала Александра.

– Да, да, – отвечал он.

– Никому… – и тут она вдруг вспомнила о Поликсене и Мавруше. Теперь, когда Нерецкий спасен, можно было и о них побеспокоиться. Вспомнила она также и о своих нижних юбках, оставшихся на ветках, – и тихо рассмеялась. Платье, в котором она была, годилось только на тряпки, и почему-то это радовало – нужно же хоть чем-то заплатить за счастье!

В дом на Миллионной они вошли, держась за руки. Следом Гришка вел пострадавшего в побоище Пашку.

Дворня всполошилась. Оказалось – никто не ложился спать, все выскочили в сени.

– Батюшки, барыня-голубушка! – запричитала Фрося. – Павла, дура, на извозчике приехала, кричит: беда, беда! А вы, голубушка наша, живы, целы!

– Идем, Фрося, в уборную, разденешь меня. Авдотья, Матрешка! Ставьте воду греть! Андрюшка, будешь служить с сего дня барину, – Александра показала на Нерецкого.

– Слава богу… – прошептала Татьяна, а Ильич перекрестился.

– Ездили-таки на поганый остров, – сказал он. – Говорил же! Что я на том свете барину Василию Фомичу скажу?

– Да ты нас всех переживешь! Андрюшка, раздевай барина! Подавай ему мыться!

Войдя в уборную и позволив снять с себя платье, Александра села в кресло. Вот и настал желанный час! Душа сгорала от любовного нетерпения.