Булатный перстень

– Денис, есть положения, в которые попадаешь, того не желая, и, как нарочно, все совпадает самым причудливым образом. Пока ты был в Москве, Мавренька тайно привела ко мне в дом и спрятала девицу, свою подругу… Поверь, я многого не знала, потому, когда все открылось, не выставила девицу, она так тут и жила… Денис, это была Поликсена Муравьева.

– Господи!

– Да, она была здесь, даже когда ты приехал ко мне из Москвы. А потом пропала. Я не связала ее побег с тобой. Мавренька пыталась мне объяснить, но я ей не верила.

– Господи… – Вид у Нерецкого был расстроенный беспредельно, и уже знакомое Александре движение рук показывало неподдельную скорбь.

– Денис, я ни в чем тебя не виню, я не спрашиваю, почему эта особа ушла из дома на Мещанской и искала иного пристанища, в ее-то положении! – воскликнула Александра. – Я не виню тебя, ни в чем не виню! Я только хочу, чтобы ты вспомнил, что рассказывала о своих столичных знакомствах бедная девочка! Может, она говорила о кавалерах, может – о лучшей подруге или знакомых поклонниках! Надо же их найти!

– Сашетта, я, право, не знаю…

– Неужели она не рассказывала о Смольном, о концертах, о французских пьесах? Мавренька мне все уши прожужжала о своих театральных подвигах. Но о кавалерах она не говорила, да я и не спрашивала.

– Но я доподлинно ничего не знаю о жизни Поликсены в Смольном.

– Но, Денис, жизненочек, о чем-то же вы говорили, сидя дома? Ведь вы нигде не бывали, не выезжали в свет. Не молчали же вы, глядя друг на дружку?

– Нет, конечно, не молчали… Я музицировал, она слушала…

– Понятно…

– Мы о книгах говорили, – вспомнил Нерецкий. – Она стихи читала – Державина, Львова, Княжнина… Ну, еще пели на два голоса…

– Но ведь ты ей о себе рассказывал? О заграничном путешествии? – зашла с другого конца Александра.

– Рассказывал, конечно! И гравюры показывал, я много гравюр привез. И мы… сговаривались когда-нибудь вместе поехать в Венецию. Там, правда, сырость изрядная. Но однажды увидеть все эти каналы с дворцами надо. Великолепие невообразимое!

– Поедем, – сразу пообещала Александра, тут же приступив к умственной арифметике: во что обойдется такой вояж и сколько можно выручить за старые голландские картины, купленные еще покойным мужем и, на ее взгляд, большой ценности для украшения гостиной не имеющие, мрачные и с неприятными голыми телами. А из Италии можно привезти полотна модных живописцев.

– Как хорошо будет путешествовать вдвоем! – обрадовался Нерецкий. – Мы поедем в Венецию, Неаполь, Флоренцию…

– И когда вы собирались ехать в Италию? – спросила Александра.

– Когда-нибудь, – ответил неуверенно Нерецкий. – Во-первых, когда будет довольно денег. Мое лечение мне дорого стоило… А ведь можно еще и морем отправиться в Грецию!

– Вы хотели в Грецию? – тут Александре пришло на ум, что в этом государстве есть православные храмы, и Дениса с Поликсеной могли там обвенчать без всяких лишних вопросов, о чем она, будто бес дернул за язык, брякнула Нерецкому.

– Да, там ведь истинная колыбель искусств. Мы по гравюрам изучали архитектуру, скульптуру…

– Обвенчаться?.. Действительно… Но…

– Да. Теперь говорить об этом нет смысла. Но мы должны отыскать Поликсену и помочь ей. Она не виновата в том, что случилось. Тебя нельзя не полюбить.

– Но я виноват, – сказал Нерецкий. – Я не должен был увлекать ее…

– Ты виноват только в том, что не догадался о вашем родстве. Если бы не оно – вас бы повенчали в Москве, а потом она бы помирилась с родней.

– Я пытался как-то это уладить, ты же знаешь. Не вышло – и все мне сказали, что я зря трачу время, и не выйдет… и я отступился, хотя решительно не знал, как быть дальше… Все, до чего я мог додуматься, это побег в Санкт-Петербург.

– Но была возможность бороться до конца! Главное было – повенчаться! Хоть где, хоть в Астрахани, хоть в Соликамске! А потом нашелся бы способ сохранить брак, тем более – дитя!

– Я не умею бороться, – признался Нерецкий. – Ты же знаешь. Я слаб.

– Однако ж твоей силы хватило, чтобы ее обрюхатить!

– Прости… – очень тихо сказал Нерецкий. – Прости, бога ради… Я не должен был даже близко к тебе подходить…

Александра отвернулась. Все у нее в голове смешалось – но главным в этой путанице был все же Нерецкий, понурый, как-то особенно, беззащитно, разводящий руками:

– Я не знаю, что делать…

– Но ведь твоей решимости хватило на то, чтобы увезти чужую невесту! Стало быть, ты можешь быть силен, если потребуют обстоятельства?

– Не увозил – она пришла ко мне и… осталась… Что я мог поделать? Да ее нельзя было не полюбить!.. Это все равно как если бы ангел влетел в мой дом.

– Странный у тебя способ обхождения с ангелами. Надо как-то развязывать узелок.

– Я не знаю, как его развязать. Мне так жаль бедняжку Поликсену…

– Ненавижу это слово! – выкрикнула Александра. Было в нем применительно к молодой и красивой женщине что-то невыносимо фальшивое.

Нерецкий отступил на два шага. Вид у него был прежалостный – плечи приподнялись, руки торчали, словно у французской куклы. Александра уставилась на него и тяжко вздохнула.