Булгаков и дьявол. Опасные тайны «Мастера и Маргариты»

«Поэзия есть проза, проза не в совокупности чьих бы то ни было прозаических произведений, но сама проза, голос прозы, проза в действии, а не в беллетристическом пересказе. Поэзия есть язык органического факта, то есть факта с живыми последствиями. И, конечно, как все на свете, она может быть хороша или дурна, в зависимости от того, сохраним мы ее в неискаженности или умудримся испортить. Но как бы то ни было, именно это, товарищи, то есть чистая проза в ее первородной напряженности, и есть поэзия». В присущем себе духе Пастернак предоставляет слушателям додумывать (или выдумывать) то, что он имел в виду. Но как бы ни истолковывать этот текст, приоритет чистой прозы, провозглашаемый поэтом, дает основание называть его прежде всего прозаиком. Что, собственно, и делает Булгаков, характеризуя как мастера речи. Правда, делает это в крайне жесткой форме, используя английский язык и уменьшительный суффикс.

Поэт Сладкий — Осип Мандельштам

Разгадку прозвища поэта Сладкого мы нашли в «Четвертой прозе» Осипа Эмильевича Мандельштама. Но вначале об истории появления этого эссе.

В мае 1927 года Мандельштам подписал с издательством «Земля и фабрика» договор на обработку, редактирование и сведение в единый текст двух разных переводов романа «Легенда о Тиле Уленшпигеле» бельгийского писателя Шарля де Костера. Один из них принадлежал А.Г. Горнфельду, другой — В.Н. Карякину. Ни Горнфельд, ни Карякин об этом ничего не знали и никаких денег за использование издательством их переводов предварительно не получили. В вышедшем в 1928 году издании романа Мандельштам по вине издательства был ошибочно указан как переводчик. Несмотря на публичное оповещение «о вкравшейся ошибке», Горнфельд опубликовал заметку «Переводческая стряпня», где говорилось о том, что «Земля и фабрика» «не сочло нужным сообщить имя настоящего переводчика изданного им романа, а О. Мандельштам не собрался объяснить, от кого собственно получено им право распоряжения чужим переводом». Далее обиженный переводчик доказывал, что «французского подлинника О. Мандельштам не видел» и что из «механического соединения двух разных переводов с их разным стилем, разным подходом, разным словарем могла получиться лишь мешанина, негодная для передачи большого и своеобразного писателя».

Между спорящими сторонами возникла газетная перепалка, которая настолько распалила поэта, что он написал сверхэмоциальную «Четвертую прозу». Мандельштам безапелляционно констатирует:

«К числу убийц русских поэтов или кандидатов в эти убийцы прибавилось тусклое имя Горнфельда. <…> Погибнуть от Горнфельда так же смешно, как от велосипеда или от клюва попугая. Но литературный убийца может быть и попугаем. Меня, например, чуть не убил попка имени его величества короля Альберта и Владимира Галактионовича Короленко. Я очень рад, что мой убийца жив и в некотором роде меня пережил. Я кормлю его сахаром…»

Здесь упоминается властвующий на тот момент бельгийский король Альберт I — соотечественник Шарля де Костера, и писатель Короленко, редактировавший журнал «Русское богатство», в котором Горнфельд был ведущим критиком. Мандельштам рисует образ «попугая» Горнфельда, говорящего по-французски и выражающего, как существо государственное, интересы режима. Мандельштам видит в Горнфельде олицетворение всего писательского сообщества, которое, по его мнению, несвободно, и потому не защитило его честь. В обиде на коллег по перу поэт пишет:

«Писатель — это помесь попугая и попа. Он попка в самом высоком значении этого слова. Он говорит по-французски, если его хозяин француз, но, проданный в Персию, скажет по-персидски: «попка-дурак» или «попка хочет сахару».

Итак, есть писатели, они же попки, и есть Мандельштам, который кормит их сахаром. Под этим сладким продуктом, думается, следует понимать мед его поэзии. Вот и объяснение, почему Булгаков дал Осипу Эмильевичу прозвище «Сладкий». Мандельштам любил это слово и использовал его в своих стихах: «О свободе небывалой ⁄ Сладко думать у свечи», «Еще волнуются живые голоса ⁄ О сладкой вольности гражданства», «Мы с тобой на кухне посидим, ⁄ Сладко пахнет белый керосин».

Но как всегда у Булгакова, в его придумке есть и второй, не менее важный, план. Прилагательные «сладкий» и «горький» являются антонимами. Давая Мандельштаму прозвище «Сладкий», Булгаков обозначает абсолютное неприятие поэтом писательских ассоциаций, объединившихся со временем в единый Союз писателей во главе с А.М. Горьким. Булгаков, конечно же, не прошел и мимо того факта, что в «Четвертой прозе» Мандельштам шлет проклятия в адрес литераторов, заседающих в Доме Герцена на Тверском бульваре, который в «Мастере и Маргарите» выведен как «Дом Грибоедова». Осип Эмильевич в гневе заявляет: