Бумажные летчики

66. Возможно, любовь всегда несет в себе элемент насилия. Когда Лакун собрался покинуть родительское гнездышко и поступить в университет, его приемные родители находились в стесненном положении из-за длительной болезни. И поскольку на мою мать как раз свалилось неожиданное наследство от старой тетушки, которая в свое время выиграла целое состояние в лото, я предложил Лакуну обратиться к ней.

Сказано – сделано. Лакун пригласил ее на кофе и объяснил всю ситуацию. Ему претила эта мысль, казалось неправильным взывать к родственным чувствам, но они все-таки были одна плоть и кровь, а при тогдашнем положении дел он не мог начать учиться без помощи.

Она поставила чашку на стол и устало посмотрела на него. Я могу дать тебе либо любовь, либо деньги, сказала она. Но не вместе.

Так она обиделась, спросил я.

Скорее испытала облегчение, ответил Лакун. Она дала мне в три раза больше, чем я просил.

67. Пройдя третью прямую, как по линеечке, каштановую аллею, я понял, что заблудился. Просто улицы в этом городе слишком похожи друг на друга. Снег валит стеной, все приметы и опознавательные знаки постепенно укрыла обезличивающая белая пелена – всякие попытки как-то в этом сориентироваться казались безнадежными. И спросить, разумеется, не у кого – в такую погоду никто не гуляет. В конце концов я решил, что вокзал находится прямо за углом.

Здание вокзала было пыльным и потрескавшимся, как пересохшая земля, и с моей стороны на нем не было никаких вывесок. Когда автоматические двери скользнули в стороны, я почувствовал краткое дуновение теплого воздуха. Они отогреют наши кости. Даже в такой ненастный день в зале ожидания сидели люди. Повсюду дети, собаки, чемоданы и рюкзаки. Все казались уставшими и измотанными, как будто просто поднять взгляд требовало от них нечеловеческих усилий.

Но меня часто охватывает подобное чувство – я иду сквозь толпу людей, как сквозь дурной сон. Я вижу их перед собой. Ночной самолет, трясущийся под порывами ветра, пассажиры с позеленевшими перекошенными лицами, вцепившиеся в свою неполноценность и собственный стыд.

Читает, лежа на кровати. Занавески.

У многих ли есть такие дни, такие моменты, чтобы ими согреться, я стою у камеры хранения и шарю по карманам в поисках мелочи. Путешествовать налегке – необходимость, багаж меня только замедлит. Я кладу монету в лоток. Заталкиваю рюкзак в ячейку. Поворачиваю ключ в замке – ключ, который я выбросил, ключ, который я снова нашел, кладу его в карман куртки, что подумают те, кто найдет чемодан спустя тысячу лет, что они подумают, если. Какая теперь разница. Теперь. После.

Два путешественника, одна цель.

По дороге к выходу я захожу в магазинчик. Играющая по радио песня на мгновение заглушает песню, звучащую в голове. Мой взгляд падает на стойку с прессой, глянцевую обложку журнала о путешествиях. Я вижу шпиль собора, часы на башне ратуши – тот же город, что и тогда, город жары и металлических скульптур, разговоров в тени чужих отпечатков ног, тихий летний голос, чтото поднимается из глубины, шахматы и сирень, салфетки и дым сигарет, голос собирателя правды, моего единственного друга во всем мире, моем прекрасном бродячем мире, мира в друге, на самом деле единственного, кто не ждал и шептал в полусне, кто выбрал бы его, если бы —

Если бы.

68. Летом к городу прилипает жара. Асфальт плавится, кровь в сосудах становится вязкой. Дворик с выставленными столами и стульями – мирный уголок тени, наполненный ароматом сирени. Но июль здесь безжалостен. Даже разговоры за столом тягучие, сонные. Мне здесь нравится – мне кажется, что так я ближе к М. Хотя она наполовину норвежка, а ее отец переехал в Норвегию еще до ее рождения, она все равно зовет эту страну и этот город своей родиной.

Я сижу под большим каштаном и играю в шахматы с С, дедом М. Мы встречаемся после обеда, играем и пьем чай, пока день клонится к вечеру. Он просит рассказать ему последние новости из Нефтяной горы, как он называет мою страну. Пожалуй, разговоры с ним я люблю в этих поездках больше всего. Он не открывает рот понапрасну. Порой мне кажется, что я беседую с древним великим магистром госпитальеров. А вот Лакун считал, что он скорее напоминает Уильяма Берроуза. Сложно сказать, кто из нас был ближе к истине.