Бумажные летчики

Смогу ли я когда-нибудь вернуть себе этот момент, и она обернулась, через все эти годы, что я провел в поисках, обернулась она обернулась и ничего этого не было, правды, в поисках разговоров, которые не исчерпывались бы языком, зубами и деснами, не было умерших братьев и нерожденных детей в ее глазах, может быть, только в этот момент я смог приблизиться, подойди ближе иди сюда иди. Или же это всего лишь иллюзия, или же правда – переоцененный подземный бункер, необязательная жизнь, или же катакомба – единственно верное место, комната ожидания, единственная комбинация, катакомбинация, возможная для человека?

Уже совсем близко.

222. Катакомба, думаю я, идеальное прибежище, не затронутое переменчивой модой, обычаями и узами верности. Сад за окном мог бы находиться где угодно. Чистое, ничем не разбавленное присутствие.

И в этой точке я могу на краткий миг представить себе, что часы остановились.

Я не знаю. Я собирал впечатления, сны и воспоминания несколько десятилетий. В одной из версий моей жизни я все бросил, прежде чем мне успели дать имя и год рождения, от которых было не отвертеться. Я повернулся спиной к дядиному проекту. Но теперь, после всего, мне интересно, изменило бы это хоть что-нибудь. Я мог бы с тем же успехом двадцать лет биться над Валлеттским кодексом. Я мог бы жениться. Я мог бы стать убийцей. Это не играет никакой роли. Все пути привели бы меня сюда, в это помещение. К этому столу, этой пустой чашке. Все возвращается рано или поздно.

Что-то снова медленно поднимается из глубины. Катакомба. Я стою у окна и смотрю на сад. На стене за моей спиной висит костюм, который мне достался в наследство от Лакуна. Старомодный, в полоску, типичный костюм для конфирмации. Несколько раз мне снилось, что он отцепляется от стены и кланяется мне. Мы танцуем медленный вальс, а снаружи валит густой и беззвучный снег. Однажды нас полностью засыплет снегом, и мы исчезнем. Вечность пожмет плечами. Но не теперь, еще не теперь. Мы танцуем, и мы бессмертны, пусть даже всего на мгновение.

223. Небо начинает темнеть, и мы спускаемся по узким улочкам к морю. Мы хотим посмотреть, как выходят на сушу малые пингвины. Каждую ночь в течение всего зимнего сезона антарктические малые пингвины собираются у побережья штата Виктория, чтобы отложить яйца. Они долго выжидают, прежде чем вылезти на берег – эволюция научила их, что чем больше особей соберется, тем больше у каждой шанс ускользнуть от хищников и продолжить свой род. Русская рулетка Дарвина. Опасность сделала их пугливыми. Местные гиды – тени в темноте, которые на ощупь находят наши руки и ведут нас до места, строго предупреждают, что всякий, кто использует вспышку или издаст малейший шум, будет немедленно изгнан. На склоне с равными промежутками установлены несколько грубых деревянных скамей. Перед ними – сцена прямо на лоне природы. Мы ждем. Сидим тесной группкой и вглядываемся в сумерки и волны. Кто-то шепчется с соседом, но большинство из нас слишком напряжены и взволнованны, чтобы говорить. Постепенно очертания растворяются в темноте, остается лишь непрестанный шум волн, туда-сюда, напоминающий шорох оберточной бумаги, шлейфа бального платья, сход лавины в замедленной видеосъемке. Или – теперь я это знаю – комнату, полную часов. Женщина рядом со мной явно замерзла, но не издает ни звука. Кто-то кашляет, на него шикают. Мы ждем.

И вот медленно, очень медленно мы начинаем слышать новый голос. Ритмичный шепот в темноте, между ветром и волнами. Дыхание и пульс предначальной эпохи. Окно в то время, когда мы все станем несущественными. Когда наши физиологические жидкости сольются с волнами, которые моют берег. Смывают стыд, кредиты и жизненно важные решения. Море все это не волнует, море нам ничего не должно. Мы опускаем плечи и позволяем ему унести себя.

А потом появляется первый пингвин и все портит.