Бумажные летчики

231. В парке, укрытом густыми кронами деревьев, прохладно. Скоро отъезд – наши последние каникулы вместе, мы гуляем, взявшись за руки. Она собирается уехать, чтобы познавать мир, я собираюсь уехать, чтобы защищать его. Она улыбается и говорит, что мне идет форма. Я прошу, чтобы она заботилась о себе, пока меня нет. Мы заходим в кафе и заказываем бейглы с айвовым вареньем, она смахивает крошку с моей щеки. Спрашивает, помню ли я тот вечер, когда мы познакомились с торговцем коваными сувенирами. Или тот, когда мы ели бейглы с айвовым вареньем в этом же кафе, и она вытерла мне щеку салфеткой. Я не хочу помнить слишком много. Я хочу жить в нынешнем моменте, хочу выжечь в памяти и навсегда сохранить ее необычную кривоватую улыбку, остатки молочной пенки в пустых чашках, металлический столик с пятнышком краски. Пойдем, говорит она. Сегодня коррефок, прощание с летом.

232. Чай уже совсем остыл. Я выливаю из чайника последние капли заварки, одним глотком допиваю их, ощущая мелкий порошок специй в горле. Желудок почти успокоился. Я застегиваю куртку и завязываю шарф. Допивай допивай.

Она стоит за стойкой и заваривает чай, взгляд становится беспокойным, когда я с ней расплачиваюсь – может быть, она замечает покраснения от слез, а может, ей что-то подсказывает интуиция, теперь, когда мы прощаемся, я позволяю себе надолго задержать на ней взгляд, и мне совершенно ясно – она тоже когда-то была бумажным летчиком, не знавшим покоя, я вижу, что она почти решилась что-то сказать, остановить меня, спросить, все ли в порядке, но нет – это слишком высокая цена за чайник чая, это длится всего лишь секунду, а потом она осознает, какие будут последствия. Она опускает взгляд и отсчитывает мне сдачу. Пей со мной, пей со мной, милый, забудь те дни, которые ты не можешь вынести.

Камин потрескивает, отбрасывает подвижные блики на гладкие металлические поверхности. По дороге к выходу я оглядываюсь через плечо. Девушка за стойкой повернулась ко мне спиной и расставляет по местам посуду. Я торопливо открываю дверцу камина и кидаю пачку открыток в огонь. На самом верху оказалась открытка с изображением зала кривых зеркал на Сент-Килде – картинка растягивается, скукоживается, скручивается, а ламинированное покрытие плавится, искажая ее до неузнаваемости.

233. Еще по дороге от станции метро я чувствую запах пороха. М берет меня за руку и ведет через толпу. Губы шевелятся, она говорит что-то, но ее слова заглушают хлопки взрывов и визг свирелей.

Во время коррефока артисты, переодетые в дьяволов, танцуют на улицах и вертят брызжущие огнем факелы. Мимо меня, извиваясь в исступлении, пробегает подросток в кроваво-красном плаще. На нас дождем сыплются искры, парочка зрителей в испуге отскакивает назад. Одежда из полиэстера и нейлона плавится и образует как бы вторую кожу. Огонь выжигает все ненужное.

Город наполнен пороховым дымом и парящими частицами пепла. В небе – ярко пылающий делирий фейерверков и сернисто-желтого дыма. Я думаю обо всем, что было выжжено, вычищено из моей жизни. Шрамы, воспоминания, путешествия. Лакун, сгоревший в пламени компьютерного экрана. Отец, который измерял жизнь в выкуренных сигаретах. Дядя, который искал следы в истлевших углях на страницах древнего манускрипта. И теперь М. Я смотрю на нее – на ее огромные серьезные глаза, которые светятся надеждой, словно свечки на праздничном торте.

Гигантская свинья из папье-маше со злобными глазками поднимает голову и дышит на толпу огнем. Пламя повсюду – оно ослепляет нас, делает все вокруг чужим и искаженным. Во что я превратился, шепчу я. Исчезаю, погружаюсь в себя, как в конце концов исчезают все. Если все должно закончиться в пламени, то лучше сгореть вместе.

Но огонь не может выжечь прошлое, думаю я, никак не может, даже тот день, когда я сгинул в горящем корпусе сбитого вертолета, он только вплавляет меня глубже в нее, делает меня другим, разрушает, преображает, и я закрываю глаза, как советовал С, прислушайся, и ты услышишь песню внутри нее, тихое потрескивание души.