Бумажные летчики

Я всегда мечтал написать автопортрет. На прошлой неделе я купил холст и масляные краски, приготовился к работе. Конечно, мне следовало бы начать в восемнадцать, когда у меня еще не было морщин и седых волос, но лучше поздно, чем никогда – тем более что лучше я уже не стану.

Вчера я установил зеркало в отгороженном углу дома, где освещение приглушено. Стеариновая свеча на столе – прежде всего мне необходим живой свет. Я всегда восхищался барочными художниками (Караваджо, Сурбаран, де Латур) за их способность соединять свет и тьму. Это называется «кьяроскуро». Лица возникают из ничего, дырявят бесформенное пространство. У меня возникла было мысль добавить к композиции череп, но я ее отбросил. Это было бы слишком – как автопортрет Бёклина, где смерть играет на скрипке за его плечом. Я не настолько патетичен.

За несколько часов работы я сумел перенести из реальности на холст большую часть торса. Дышать было неудобно, но терпимо. Левая рука мне все равно не понадобится. Сложности начались, когда я подобрался к голове. Почти закончил рисовать уши – они уже практически там. Все звуки сделались отдаленными, приглушенными. Столик со свечой тоже перенесен на картину. Правда, осталось маленькое трепещущее пламя, теперь оно парит в воздухе. Свечу и глаза я дорисую в самом конце.

Нужно только решить, к чему приступить сначала.

228. Мы были тогда в родном городе М, я зашел в его старую комнату (ее не было дома) и наконец все понял.

Комната осталась в точности такой, какой была при его жизни. Афиши концертов рок-групп, вышедших из моды десять лет назад. Нетронутые колоды карт, блистеры таблеток от горла, кусачки для ногтей и бритвенные лезвия. Полупустой флакон лосьона после бритья с ароматом эвкалипта. Цепь на шею с подвеской в виде кованой пентаграммы. Фотографии его с семьей в рамках. Стеариновая свеча на комоде, превращенном в домашний алтарь памяти ее брата.

Под кроватью обувная коробка. Я вытащил ее и просмотрел пачку фотографий. На всех была М с братом – они обедают в кафе на заднем дворике церкви в Базеле, осматривают музей в Гуанахуато, восхищаются статуей Ганеши в Сингапуре, идут по молу в Дун-Лэаре. Позы, ракурсы – все совпадает.

229. Моя двоюродная сестра считала, что я чересчур наивен. Сложно сохранить какие бы то ни было иллюзии, когда работаешь в венерологической клинике. Она потеряла счет пациентам, которые сегодня лечились от гонореи, а завтра уже гуляли с детской коляской. Отношения – это скитания в полярной ночи, говорила она, в глазах резь от усталости, лямки рюкзака впиваются в плечи, но нужно идти дальше, иначе замерзнешь насмерть. Силы кончаются, поэтому приходится выбрасывать все лишнее, чтобы продолжать путь. Сначала паспорт и деньги, потом карту и компас, затем провизию и воду. В конце концов ты сбрасываешь сам рюкзак и начинаешь потихоньку снимать с себя тяжелую одежду – один предмет за другим.

Она считала, что в вечный круговорот возвращаются не только предметы, которыми мы окружаем себя, но и мы сами. От сифилиса у людей уже не проваливается нос, но она была уверена, что психика разрушается по-прежнему. Один мужчина, который наградил свою подружку хламидиозом, и по итогу – бесплодием, зациклился на идее, что у него что-то не так с головой. У меня череп размягчается, жаловался он. Родничок на макушке не зарос полностью. И взятая взаймы душа утекает через него.

230. Словарь путешественника: возвращение. Ты просыпаешься навстречу еще одному ледяному утру. Снег пока что не лег по-настоящему. Ты глядишься в зеркало в ванной и ставишь кофе к завтраку. На письменном столе лежит кованая роза М. Роза это не роза это не роза, гласит надпись. Ты берешь ее в руку и разглядываешь. Роза, которая так и не распустилась. Которая никогда не была бутоном. Символ того или иного. Ты кладешь ее на место, замечаешь бумажный кораблик на книжной полке. Если захочешь, ты можешь его развернуть – заданная им форма преобразуется в гладкий лист бумаги. Точно так же можно с помощью кувалды или плавильной печи извлечь розу из металла. Им предначертан только один путь: к бесформенности, к безымянности.