Бумажный театр. Непроза

– Ну, ну, – хмурит брови нарком.

…Настя подает обед. Гольдин входит в столовую. Жена смотрит на него внимательно:

– Илья, на тебе нет лица, – качает головой.

– Старею, Соня, – он ухмыльнулся, – не сплю вторые сутки и падаю с ног. Должен тебе сказать, что раньше я-таки был крепче.

– Скажите, пожалуйста, а мне казалось, что ты еще хоть куда! – усмехнулась Софья Исаковна.

Звонит телефон, она встает и выходит ответить. Гольдин вслед ей говорит тихо:

– Соня, ты меня не зови.

Он сидит в кресле. Глаза полузакрыты. Рука с зажатой в ней ложкой опускается рядом с тарелкой. Двухдневная щетина на лице.

В коридоре Софья Исаковна отстаивает мужа:

– Нет, нет, об этом не может быть речи. Он двое суток работал, он только что пришел и сейчас спит. Нет, я не буду его будить. Как хотите. Но хотя бы через три часа!

Разгневанная Софья Исаковна вошла в столовую со словами:

– Нет, ты только подумай! – увидела, что муж заснул за столом, и покачала головой.

…Федору Васильевичу докладывают по радиосвязи:

– Нет, нет, пока не обнаружена. На железной дороге ее нет.

– Что значит – нет?

– Гарантирую. Нет. Я лично прошел оба состава, на которые она могла сесть. Каждому пассажиру в глаза заглядывал. Нет ее на поезде.

– Так. А в Раздольске?

– После выхода из больницы в гостиницу местную она не заходила. На вокзале не была. Ее видели на базаре последний раз. И всё. Как сквозь землю провалилась.

– А что в ауле?

– Нету. Не вернулась из Москвы, говорят.

Помрачневший Федор Васильевич, хлопнув ребром ладони по столу, сказал:

– Ты, Бородачев, помни одно: если мы ее из-под земли не вытащим, это наше дело – последнее. Понял?

Федор Васильевич уронил голову на руки, потом вздохнул, еще раз глубоко вздохнул и начал хватать воздух ртом. Откинулся на спинку стула, схватился двумя руками за левое плечо…

В тесной кухоньке сидят Анадурдыева, хозяйка дома, двое мужчин… Застолье трогательное: квашеная капуста, соленые огурцы, картошка, гранаты, курага, сушеное мясо, туркменские лепешки.

– Я в России год жила, училась в институте, но потом бросила. Замуж выдали меня. В Москве четыре раза была. Всё там знаю. Кремль знаю, Мавзолей… – продолжает разговор Анадурдыева.

– А я – ни разу не была, вот дура, ехать-то чуть больше суток, всё не соберусь, – позавидовала хозяйка.

– Сына пошлю учиться в Москву, пусть ученым будет, – сказала гостья.

– А сколько у тебя ребят? – поинтересовалась хозяйка.

– Шесть уже, – улыбнулась гостья.

– Ой, на кого же ты их оставила дома-то? – удивилась хозяйка.

– Мама есть, дочь большая есть, – ответила Анадурдыева.

– Сколько дочери-то?

– Двенадцать.

– Ну надо же! У меня двое, а я домой с работы несусь сломя голову, думаю, натворили бог знает что! А ты такая спокойная – шестерых оставляешь! На двенадцатилетнюю! – удивилась хозяйка.

– Не всех. Маленького с собой взяла. – И Анадурдыева сложила руки на животе.

Морг. Сторож в противочумном костюме. Гольдин выходит из прозекторской. С Гольдина снимают противочумный костюм. Он моется, вытирает руки. Набирает номер телефона.

– Да, Гольдин. Прошу передать наркому, что это была обычная пневмония. Никаких признаков…

Звонят телефоны, бегут люди с бумагами с этажа на этаж. Перед Высоким Лицом склоняется его референт:

– Ваше задание выполнено. Новых больных нет. Можно доложить Генеральному Секретарю, что эпидемия предотвращена. Карантин можно снимать.

Высокое Лицо кивает:

– Снимайте!

…Распахиваются ворота больницы на Соколиной Горе. Десятки людей высыпают за ворота. Солнечный день. Из ворот выходят пассажиры поезда. Не узнав друг друга в толпе, в разные стороны расходятся старуха в унтах, Людмила Игнатьевна, Скособоченный и Гусятник. Идут члены коллегии. Григорьев разговаривает с Есинским. Есинский говорит ему:

– Понимаете… Меня взяли с Московского вокзала, в Ленинграде. Боюсь, что жена моя бог знает что подумала.

– А меня из дома забрали. Но… Тоже подумала, наверное.

Идут горничные из гостиницы, жильцы гостиницы, люди незнакомые между собой и знакомые…

…У ворот больницы стоит одинокий воронок. Мы уже перестали испытывать неприятное чувство при виде этих мрачных машин. Но… двое выходят из воронка, врезаются в толпу и оттесняют человека в пальто с барашковым воротником.

– Алексей Иванович Журкин?

– Я вас слушаю, – спокойно отвечает Журкин.

– Будьте добры, – ласково приглашает Журкина сотрудник, – мы хотели бы с вами побеседовать…

Толпа как-то рассеивается вокруг Журкина, и он по опустевшему вдруг проходу идет к машине в сопровождении двоих…

…Время поцелуев, встреч. Нашлась пропавшая дочка, Есинский гладит поседевшую голову жены, Анечка выходит из ворот, навстречу ей бежит Лора Ивановна Майер, и они, обнявшись, плачут… Рудик! Рудик! Григорьевы целуются. Множество радостных лиц.

Все герои этой истории, знакомые и незнакомые, вместе выходят из ворот больницы. Бодрая советская музыка – широка страна моя родная! И все прочее…

У Косселя дома. В кресле сидит жена Косселя. Перед ней лежит на столе портрет сына. Рукой она закрывает лицо.

– Сережа? Я думала, что ты тоже не вернешься. Что это было, Сережа? – Впервые внимательно и сосредоточенно смотрят ее глаза.