Бумажный Тигр (III. Власть)

Розенберг тяжело задышал. Дыхание у него было нездоровое, с присвистом, как у некоторых тифозных больных. Но голос всё ещё был хорошо различим. Неудивительно, учитывая, что их с Лэйдом разделяло всего несколько футов пространства.

— Да, те четверо. Они спаслись, но только потому, что тогда у него не было достаточно сил, чтобы расправиться с ними. Он ещё не вступил в полномочия, если можно так выразиться. Но неужели вы не замечаете, Лэйд?

— Что я должен увидеть?

Розенберг вздохнул, утомлённый — не то разговором, который явно требовал от него многих сил, не то недогадливостью собеседника.

— Мисс Киннэрд. Она была первой. Несчастный случай с фрамугой, стекло которой гильотинировало её хорошенькое личико, навеки отделив его от человека, которому оно прежде принадлежало. Человека, который, возможно, открылся бы вам не с самой приглядной стороны, если бы вы сами служили в «Биржевой компании Крамби» и знали коллектив изнутри.

— Что с ней не так?

— Мисс Киннэрд была из разряда хорошеньких девиц, которых собственная красота интересует непомерно больше, чем все прочие вещи в этом мире. Она могла забыть про звонок, про важные документы, про стенограмму — только лишь потому, что была увлечена, разглядывая себя в зеркало. Господи, одна только позабытая ей корреспонденция причинила компании убытков фунтов на десять! Лейтон не мог уволить её — только потому, что её хорошенькое личико приглянулось Крамби. Увы, оно утратило значительную часть своих достоинств, когда шлёпнулось, отсечённое стеклом, на мостовую!

— Но…

— Мистер Макгоэн, техник. В жизни не видел такого безалаберного работника. Нерасторопный, старый, ничего не смыслящий в тонких механизмах, он куда чаще ломал то, что ему было вверено, чем чинил его, и тоже причинял нам немалый убыток. Если что-то и спасало его от неминуемого увольнения, то только то, что он приходился шурином Кольриджу.

— Ему перемололо руки, я помню.

— Фринч, водитель. От его лихачества служебный локомобиль компании не единожды попадал в ремонт. Он попросту напрашивался на неприятности, демон лишь приблизил их наступление. Ну и четвёртый, забыл как его зовут. Пьяница, норовивший промочить горло на рабочем месте. Демон угостил его стаканчиком кислоты за свой счёт. Всё ещё не видите связи? Не видите, Лэйд?

— Вижу, — тихо произнёс Лэйд, — Я догадывался, но…

— Догадывался, — невидимый Розенберг вновь рассмеялся, — Он догадывался! Моя помощница, вы должны были видеть её, когда шли сюда, мисс Офия. Она частенько была несдержана на язык, а проще говоря, при всех своих достоинствах имела маленький недостаток — любила посплетничать. «Язык мой — враг мой», как сказал Ювенал. Он в самом деле сделался её врагом, превратившись в огромную ядовитую пиявку. Не видите связи?

— Синклер, — тихо обронил Лэйд, — Демон разрезал его на части и сшил.

— Мистер Синклер! Ну конечно, едва не забыл про него. Тщась завоевать расположение людей, которые презирали его, он не уставал перекраиваться, чтобы услужить им, не замечая, как нелепо выглядит. Демон пришёл ему на помощь, перекроив его настолько, насколько это возможно.

— Кольридж?

— Мы промеж себя иной раз шутили о том, что щупальца Кольриджа, распростёртые им во все стороны, пролезли во все отделы и службы компании. Демон, должно быть, счёл это славной шуткой. Щупальца Кольриджа вырвались из-под контроля и убили его. На счёт Лейтона, думаю, вы и сами догадались.

— Кошка, — пробормотал Лэйд, — «Любопытство убило кошку». Эта пословица всегда казалась мне немного выспренной и странной, но связь я понял. Догадался.

— Догадались… А Лейтон понял всё почти сразу. Он многие годы коллекционировал грешки своих подопечных и он первым сообразил, что это значит.

— Значит, все они…

— Да, — сухо подтвердил Розенберг, — Все они. Человек, повстречавшийся вам в лазарете, из которого росли писчие перья, отличался на службе немыслимым крючкотворством, составляя на каждое действие по дюжине бумаг, тем самым изрядно замедляя документооборот. Другой, превратившийся в песочные часы, тянул время на рабочем месте. Женщину, превратившуюся в статую, часто укоряли за бездеятельность, и не случайно. Они все… они…

Голос Розенберга, шелестящий, точно бумага на ветру, сделался таким тихим, что Лэйд едва мог разобрать слова. Этот голос свидетельствовал не просто об упадке сил — Лэйд и сам едва держался на ногах — а о чём-то куда более серьёзном. О тяжёлой болезни, быть может. Или о чём-то столь же скверном. Рассудок Розенберга оставался ясным, но разум его медленно потухал, это было заметно по паузам между словами, по странным смешкам, которыми он перемежал слова, по натужному хриплому дыханию.

— Что он сделал с вами? — тихо спросил Лэйд.

Розенберг закашлялся. Кашель у него был жуткий, чахоточный, рвущий лёгкие.