Бумажный Тигр (III. Власть)

— Я… Я всегда мнил себя самым хитрым. Самым рассудительным. Самым умным. Простительный грех при моих способностях, а?.. Господи, до чего я дошёл, исповедуюсь перед лавочником… Кхх-кххх! Да, у меня было право так считать. А у демона было право одарить меня по моим заслугам. Подойдите, Лэйд. Хватит укрываться, я не представляю для вас опасности. Больше нет. Если я что-то и представляю, так это наглядное пособие. Можете взглянуть на меня. Смелее. Надеюсь, вы не боитесь насекомых?

— Нет, — помедлив произнёс Лэйд, — Не боюсь. Мне часто приходится просеивать муку от долгоносиков, а уж в сахаре мне попадается такое…

— Подойдите. Хочу посмотреть на вас перед тем, как умру.

Лэйд вышел из-за своего укрытия.

* * *

Розенберг кашлянул. А может, это его лёгкие просто судорожно вытолкнули скопившийся в них воздух.

— Вы почти не переменились в лице, — одобрительно заметил он, — А бедную Офию вырвало на пол. Убежала в ужасе, а ведь работала на меня не один год. Впрочем, уже очень скоро у неё появился другой повод для беспокойства.

— Мне приходилось видеть не самые приятные вещи в Новом Бангоре, — сдержанно заметил Лэйд, — И если вы думаете, что находитесь на их вершине, то только тешите своё самолюбие, из-за которого и пострадали.

Розенберг кивнул.

— Вы правы.

Он не шевелился, оттого Лэйд не сразу смог распознать его тело в окружении сплетений из паутины, затянувших стены так, что не было ни единого просвета шире монеты. Паутина здесь была не такой, как в прочих частях кабинета. Свежей, влажной, точно лишь недавно появившейся на свет. Целые гроздья её свисали с потолка, превращая закуток кабинета в подобие пещеры, на полу же она образовывала целые груды и небольшие курганы, между которых Лэйду пришлось бы перемещаться, вздумай он подойти к столу Розенберга поближе.

Но он не думал, что у него возникнет такое желание.

Розенберг не уменьшился до размеров насекомого, как ему представлялось, даже в своём новом обличье он оставался большим, пожалуй, даже сделался больше. Живот его непомерно разбух, почти превратившись в шар, и шар этот казался огромным на фоне ссохшейся груди, к которому он крепился, и тонких, выпирающих из него лап. Костюм хорошей ткани, легендарный костюм от Кальвино, на который Лэйд когда-то взирал едва ли не с благоговением, давно расползся, превратившись в лохмотья на полу. Едва ли Розенберг испытывал в нём необходимость.

Если он в чём-то и испытывал необходимость, так это в свободном пространстве, которого ему отчаянно не доставало. Кабинет начальника финансовой службы явно не подходил по размеру изменившимся размерам его тела. Его раздувшееся тело застряло в ней, изогнувшись под неестественным даже для его неестественных черт углом. Огромный сейф врезался в шарообразное брюхо с одной стороны, глубоко войдя в него острым металлическим углом. Несгораемый шкаф упирался с другой. Стеллажи для документов, изящные конторки, которыми Лэйд некогда восхищался, секретеры с откидными крышками, стоившие, должно быть, Крамби не один десяток шиллингов, все эти предметы обстановки, созданные для существа куда меньших размеров, чем Розенберг, врезались в его разросшееся тело со всех сторон, врезаясь в хитиновые покровы точно орудия пыток.

Письменный стол, тяжёлый как дредноут, оказался слишком прочен, чтобы быть раздавленным. Теперь он медленно убивал своего хозяина, сдавив его большое, но лишённое костей тело, покрытое колючей серой шерстью насекомого, прижав к стене и медленно выдавливая из него жизнь. В тех местах, где столешница пробила хитин видны были потёки гемолифмы, заменяющего ему кровь, белой и густой, как соус бешамель, в который безалаберный повар добавил чересчур много муки.

Он убил себя сам, понял Лэйд, не в силах ни подойти ближе, ни вернуться к своему укрытию. Розенберг мог бы спастись, если бы выбрался из кабинета, едва только началось его страшное превращение. Но он предпочёл остаться здесь, медленно сдавливаемый стенами, слушая треск собственного ломающегося тела и, несомненно, ощущая ужасную боль.

Почему? Боялся показаться своим недавним подчинённым в таком виде? Не хотел видеть, во что превратилась компания, которой он отдал лучшие годы своей жизни? Или, сознавая страшную природу изменений, желал именно этого? Остаться тут и умереть?

Розенберг кашлянул.

— А вы умеете держать себя в руках.

Его голова превратилась в мясистый бурдюк, поросший короткой жёсткой шерстью, выпирающий из ссохшейся груди, но в передней его части как будто угадывалось некоторое сходство с лицом, из которого он был сотворён. Глаза Розенберга, утопленные в этом бурдюке, внимательно наблюдали за Лэйдом. Все шесть чёрных паучьих глаз. Лишившиеся век, округлые, эти обсидиановые бусины каким-то образом сохранили не только осмысленное выражение, но и были знакомы Лэйду. Может, потому, что центральную пару украшали очки Розенберга. Глубоко вросшие в хитин, треснувшие, они придавали взгляду огромного паука странное, почти человеческое выражение.

— Хитёр как паук… — пробормотал Лэйд, покачав головой, — Да, мне стоило догадаться.