Бунич Игорь – В центре чертовщины

временами шёл снег. Возможно, и не снег, а град, но у меня не было времени думать о

таких мелочах.

Я шёл по Колокольной улице. Ни один фонарь не освещал её, и тёмные окна

смотрели на меня с фасадов старинных домов. Я не совсем уверен, что это была

Колокольная улица, так как по Колокольной, как мне было известно, проходила трамвайная

линия, а здесь никакой линии не было. Так что, вполне возможно, что это была

Коломенская или Морская, или даже Разъезжая. Это не имело значения. В любом случае

где-то здесь проходил 28-й, а он мог быстро доставить меня обратно. Это наполняло меня

уверенностью и создавало, как говаривал покойный шеф, иллюзию безопасности.

Я хорошо знал, что она живёт на четвёртом этаже, и что номер квартиры... Какой

номер квартиры? Какое значение имеет номер квартиры, дома, название улицы и прочая

чепуха, которую мы сами придумали для камуфляжа, и теперь уже сами начинаем

попадаться в собственные ловушки! Нехватало мне ещё начать беспокоиться, что я иду

глубокой ночью, как будто Время можно разделить на ночь и день, забыв о его

неподвижности.

Я начинал злиться сам на себя, снежинки попадали за поднятый воротник моей

куртки, что не способствовало улучшению настроения, а шелест листвы тополей

раздражал ещё сильнее. На улице, по которой я должен был идти, не должно было быть

никаких деревьев. Ведь я сам изучал данные аэрофотосъёмки, хотя, признаться, не совсем

внимательно, надеясь на память и выработанный годами инстинкт.

Подчинившись последнему, я зашёл в тёмный подъезд, прошептав горячую молитву

пречистой Деве за то, что она правильно указала мне путь. В кромешной темноте я

вскарабкался на четвёртый этаж. Остановился на площадке, на которую выходили двери

пяти квартир. И снова мелькнула предательская мысль зажечь спичку, чтобы сверить

номер. Поймав себя на этой мысли, я выругался вслух и, нащупав в темноте звонок,

позвонил. Ждать пришлось долго, а в голову снова лезли паскудные мысли: не ошибся ли я

номером дома, квартиры, на ту ли улицу я вышел и тому подобное. Я был противен сам

себе. Никогда не думал, что окружающая среда так может повлиять на меня. А ведь совсем

недавно я сам посмеивался над подобными рассказами бывалых людей, считая их вздором

и не более.

Наконец я услышал шаркающие шаги, чьё-то кряхтение и вздохи. Две холодные руки

опустились на мои плечи и сошлись на горле. Я сплюнул. Приём для проверки новичков,

навербованных из самоубийц. Руки сжали мне горло, а я продолжал прислушиваться к

кряхтению за дверью и, несмотря на своё фанфаронство, не спешил отделаться от рук,

которые душили меня, — они ведь показали мне, что я пришёл, куда нужно.

Дребезжащий старческий голос спросил из-за двери: “Вам кого?” “Мадам Ратенау”,

— ответил я, сбрасывая с себя руки, которые, кажется, имели серьёзное намерение сломать

мне шейные позвонки. Они с лязгом упали на площадку и, судя по всему, быстро юркнули

в какую-то щель. Я с благодарностью посмотрел им вслед. Дверь приоткрылась на длину

предохранительной цепочки, и длинная как плеть рука стала ощупывать меня в темноте.

Можно было подумать, что руки, душившие меня, не передали обо мне всю необходимую

информацию, но в центре настолько влюблены во все эти детские ритуалы, что я смолчал

и даже, как этого требовали правила, поймал мёртвую руку и почтительно её облобызал.

Правда, потом я не выдержал и, слегка задержав её в своих руках, оторвал ей мизинец и

бросил его себе под ноги. Он с писком залез в какую-то щель. Я усмехнулся и плюнул ему

вслед.

Наконец раздался звук отпираемых засовов, дверь распахнулась и на пороге появился

человек атлетического сложения с шестибатарейным ручным фонарём в руках. Он

бесцеремонно осветил меня и пролаял:

— Вы что, спятили, поднимая такой трезвон в три часа ночи?!

— Мадам Ратенау, — сказал я.

— Какая мадам Ратенау? — заорал он. — Вы сошли с ума или пьяны. У нас все

прописаны. Мы вчера подали список в жилконтору. Что вам нужно?

— Мадам Ратенау, — сказал я.

Старуха низко поклонилась, керосиновая лампа в её руках задрожала.

— Монсеньор, я не узнала вас. Простите, монсеньор... Я так стара, монсеньор...

умоляю вас!

Кажется, я что-то должен был ей ответить в этом же духе или даже убить её ударом

кинжала в горло. Но кинжал я не взял с собой из принципа, а говорить мне не хотелось. Я

достаточно наговорился позавчера на совещании. Я прошёл в полутёмную прихожую,

протянув старухе руку для поцелуя. Конечно, можно было этого и не делать, но в нижних

чинах важно поддерживать уважение к субординации. В этом отношении покойный шеф

был совершенно прав. Никакого панибратства, особенно сейчас, когда мы перешли на

полностью добровольный набор и к нам потянулась всякая шваль, которую в былые

времена и близко не подпустили бы к нашей работе, а тем более к контакту с “братьями