Бунин и евреи: по дневникам, переписке и воспоминаниям современников

«…Сегодня я имел второе и последнее свидание с новым директором Чеховского издательства… Это Николай Романович Вреден³³². <…> Он подтвердил, что принимает все три Ваши книги и будет выпускать по одной в год. Условия – лучше желать нельзя. Платить будут 1.500 долларов за книгу».

С издательством им. Чехова у Бунина вскоре возникли напряженные отношения, о чем он не раз сетовал в своих письмах Вейнбауму и Алданову. В частности Бунин поставил издательству ультиматум, чтобы его книги печатались по старой орфографии. Конфликт опять-таки улаживает Алданов. 14 сентября он пишет Вере Николаевне:

«…Не могу Вам сказать, как я удручен тем, что произошло… <…> У меня еще есть маленькая… <…> надежда на то, что совершенно справедливый довод Ивана Алексеевича подействует: действительно, без твердых знаков старая орфография размера книги не увеличивает. Верно и то, что Ди-Пи³³³ отлично могут читать по старой орфографии. Все остальные доводы И<вана> А<лексеев>ча никак на них подействовать не могут: вполне возможно, что наборщиков, знающих старую орфографию, больше нет. <…> Слово “Бог”, конечно, будут печатать с большой буквы, как и все в Америке. И само собой разумеется, <…> не заменили бы слова “Петербург” словом “Ленинград” <… > Но я очень боюсь, что Вреден даже не имеет возможности снова поднять… <…> вопрос об орфографии <…> Что же Вы тогда будете делать? Ведь, помимо прочего, это был бы для Вас обоих кусок хлеба до конца дней каждого из Вас… Я ни в коем случае не хочу волновать дорогого Ивана Алексеевича. Конечно, это самое важное. Поэтому пишу не прямо ему, а Вам».

Следующее письмо Алданова от 21 сентября обращено непосредственно Бунину:

«…Что теперь делать? Вы написали Александровой, что подумаете. Решите вопрос возможно скорее. Я как раз сегодня получил длинное письмо от Вредена. Он говорит, что они хотели “Жизнь Арсеньева” напечатать первой книгой, с нее начать свою издательскую деятельность, – “но Бунин взял ее назад”».

В конце концов, Бунин пошел на уступку и «Жизнь Арсеньева» была всё же издана первой книгой Чеховского издательства. 3 ноября Бунин посылает Вейнбауму полемическое письмо, направленное опять-таки против В. Ф. Зеелера, редакции газеты «Русская мысль» и Бориса Зайцева:

«“Господин Зеелер солгал”

Так озаглавила свою заметку о Зеелере, недавно напечатанную в Нов<ом> Рус<ском> Слове, Е. Д. Кускова. Которую оболгал этот самый Зеелер, променявший свою прежнюю банковскую должность³³⁴ на “Мысли вслух” в парижской “Русской мысли”, в редакции которой горит в одном углу лампадка, а в другом восседает он сам во всем своем пещерном величии. Не раз лгал он и обо мне. Вот, например, в марте нынешнего года в своей статейке в 13-й тетради издательства “Возрождение”:

“Вспоминаю с грустью, – говорит он, – все, что было написано Буниным в журнале ‘Современные Записки’, когда он вспомнил А. П. Чехова:

Почетный академик по разряду изящной словесности описал, как писатель Чехов ночью, в дождь, под зонтиком, со свечой в руках отправляется во двор в отхожее место”.

Никогда в жизни ничего подобного не писал я о Чехове. Это такая глупая, низкая ложь, перед которой меркнет даже ложь супругов Мельгуновых³³⁵, все еще продолжающих приписывать мне в “Тетрадях” “Возрождения” какие-то “переговоры” мои с парижским “советским” посольством относительно моего возвращения в СССР.

Не лгать Зеелер, очевидно, не в состоянии: в той же статейке он говорит и о моем рассказе “Ночлег”, где он нашел “похождения испанского гидальго, которого загрызла собака”, хотя в рассказе этом я написал мужика марокканца <далее испорчено – М. У.>.

Вся же статейка посвящена Ф. А. Степуну, который сказал много лестного о моей литературной деятельности в прошлом году, когда мне исполнилось 80 лет: Зеелер шельмует в ней Ф<едора> А<вгустовича> с такой грубостью, наглостью, развязностью, которая просто беспримерна, если вспомнить, что такое Зеелер.

Впрочем, не один Зеелер, а и прочие сотрудники “Русской Мысли” уже три года занимаются мною. А началось это в 1948 году, тотчас после публичного чтения моих литературных воспоминаний, началось с пасквиля С. Яблоновского, который на моих чтениях не был, но которому поручили разделать меня в пух и прах.

И он даже, я читал и некоторые политические воспоминания, не пожалел самых последних для большевиков, аЯблоновский брякнул, что я “совершил сальто-мортале к большевикам”<, а кончил и совсем скверно: сказал, что я “взрылю навоз на литературном дворе”>.

Дивлюсь юбиляру Зайцеву: как это он, главный (после Шмелева) столп “Русской Мысли” ни разу не одернул своих соратников по ней.

Ив. Бунин»

4 ноября: