Бунт

Немой не помнил, как и когда он оказался на своей квартире, где как раз в это время Рекс совещался с Хромым и овчарками. Парень залез в постель, спрятал голову под перину и потихоньку приходил в себя, пытаясь оправиться от преследовавшего его смертельного страха.

На закате он рассказал Рексу о своем приключении.

– Она, должно быть, живая – говорила, протягивала руки, смотрела, – торжественно уверял пса парень.

– Как-то в усадьбе я укусил такую же за ногу, так из нее опилки посыпались.

– Только попробуй ее тронуть, я тебе брюхо вспорю, – пригрозил Немой, засверкав охотничьим ножом перед носом у пса.

– Убери свой зуб и не визжи! Журавли уже летят, орлы донесли об этом! – Рекс обнюхал парня. – У тебя новая шкура. Говорю же, она неживая, я ту еле-еле из пасти вытащил, так она еще и воняла.

– Что ты можешь знать о человеческих делах, – пролепетал Немой с презрением и отправился в постель, но не мог заснуть, думая о кукле и опасностях, которые могли ей грозить со стороны псов и волков, а особенно – со стороны Кручека, который из мести мог ее придушить.

Парень сорвался с постели, не зная, как поступить. Он выбежал из дому, стал смотреть на луну и прислушиваться. Наконец, когда стада стихли, так что лишь время от времени раздавалось сонное рычание или лай сторожевых псов, он достал свой охотничий нож и побежал к лавке.

Ночь была ясная, лунная и тихая. Кукла сидела так, как он ее оставил, неподвижная, с широко раскрытыми глазами, облитая серебристым лунным светом. Немой долго колебался, но, в конце концов поборов волнение, схватил ее на руки и прижал к сердцу. И тогда случилась вещь, от которой кровь застыла у него в жилах, – кукла обняла его ручками за шею, а из ее губ полились какие-то тихие волшебные звуки.

Парень присел у лавки и, несмотря на весь ужас, не выпускал ее из объятий. Прислушиваясь к ней, он даже немного успокоился. Ему казалось, что своим пчелиным жужжанием кукла пытается ему что-то сказать.

– Я не понимаю, что ты говоришь! – в отчаянии простонал Немой, прижимая разгоряченное лицо к ее груди.

Вновь брызнула сладостная упоительная мелодия, похожая на запах жасмина в теплую весеннюю ночь, звук лунного света или далекий отголосок крика души, рвущейся из тяжелых оков своего тела. И эта мелодия растеребила его сердце, будто забытый колокольный звон, да так, что оно застонало в тоске пробудившихся мечтаний.

– Мамочка! – из глубины его души вырвался окровавленный крик, истекающий страданием, а горькие обжигающие слезы защипали глаза. Завыли в нем проснувшиеся вдруг обиды, и боль неумолимыми ударами принялась перековывать его душу на человеческий лад. Он не знал, откуда это взялось и за что ему такие мучения. И в конце концов у него в сердце осталась безграничная нежность, стремление заботиться о слабых, нести помощь и делиться чувствами.

Музыка утихла, и кукла лежала с закрытыми глазами, но с играющей на губах едва заметной полуулыбкой.

– Спи спокойно, барышня! – растрогался парень и осторожно, словно ребенка, взял ее на руки.

Он уложил куклу в свою постель, прикрыл периной и встал на стражу с охотничьим ножом в руке. Временами, прислушиваясь к ее дыханию, он беспокоился, что она лежит тихая, холодная и словно мертвая, кукла внушала ему растущую тревогу и какое-то суеверное почтение. Она казалась Немому живым существом, он только долго не мог понять, почему она так непохожа на тех, кого он видел в усадьбе, и вдруг наконец его осенило.

«Зачарованная! Не иначе как зачарованная!» – размышлял парень, вспоминая рассказы, которые слушал в усадебной кухне зимними вечерами – о заколдованных принцессах, рыцарях и людях, превращенных в деревья и животных.

– Зачарованная! Только бы найти это волшебное слово, произнести его – и она тут же оживет, – лихорадочно бормотал он, представляя себе, как разрушит чары и приведет ее к королю-отцу, который отдаст ему девушку в жены, и будет Немой ходить в золоте и серебре, и будет господином похлеще своего барина. Так мечтая, парень заснул. Сквозь сон он что-то кричал и даже сбросил ботинки, которые вдруг стали жечь ему ноги, а на рассвете вскочил с постели.

– Зачарованная! Хоть бы найти это слово! – беспокоился он, вглядываясь в лицо спящей.

Над стадами раздался какой-то крик, который повторялся все громче и сильнее.

– Журавли! Журавли! – звучали голоса будто бы со всех сторон земли.

Так и было: с каждой минутой доносившееся с запада курлыканье становилось все пронзительнее, а затем огромные журавлиные стаи, описывая круги, стали спускаться все ниже. Какое-то время они кружились над стадами и, направив стрелы своих косяков на восток, взвились в синеву и поплыли, отмечая свой небесный путь жалобными голосами.

Все стада торжественно и сосредоточенно двинулись за ними.

Волна шириной в несколько миль пошла с диким шумом через поля и леса, через города и деревни, оставляя после себя лишь вытоптанные пустоши, тишину и смерть.