Бурелом. Книга третья

Сорок градусов мороза,
Солнца тусклый красный свет.
В небе длится бомбовоза
Серебристый узкий след

Тело словно невесомо,

Льдинки стынут на глазах.
Далеко с тобой от дома
Мы затеряны в снегах.

Вновь летит стальная стая,

Нарастает грозный гул.
Елок чаща снеговая
Даст нам временный приют.

Муза чуть повеселела:

Пламень солнца так хорош!
Но пронизывает тело
Ледяной истомой дрожь.

Будет. Муза, вечер снова,

Будет печки пышный жар,
От кофейника большого
Лиловатый теплый пар.

И в синеющем квадрате,

Сквозь причудливые льды
Мы увидим на закате
Две огромные звезды.

От заката огневого

Заалеет снежный наст…
Будет, Муза, вечер снова,
Если Бог нам вечер даст.

VI

Все небо в огненных всполохах,
Все тучи багрянцем горят.
Под елями в снежных дохах
Малиновый стынет закат.

Тяжелою, дымной, кровавой

От фронта восходит луна
Жестокой военною славой
И муками отягчена.

И знаменем над зарею —

Двух рядом стоящих планет
Сверкает двойною игрою
Апокалиптический свет.

А ночью сияющим снегом

И россыпью звездной полна
Стоит над детским ночлегом
Полярная тишина.

Как нежен ангельски-белый

Деревьев узор кружевной
В саду на земле опустелой
В снегу под морозной луной.

Мне больно, Муза, от этой

Беспомощной чистоты,
Мне страшно от яркого света
Пророческой красоты.

Что значит она — мы не знаем,

Но сердце ранит она.
Как миру казаться раем,
Когда на земле война.

1939–1941

Будни

Ни прошлого, ни будущего нет.
Текущий день. Обычная работа.
В окне высоком зимний скудный свет
И время падает, как снег, бес счета.

Бежит, бежит печатная строка

Под мерное стучанье молоточка.
А в отдалении плывут века
Над убегающей в пространство строчкой.

Машинки пишущей привычный стук

И ритм высот для слуха недоступный —
Все замкнуто в один чудесный круг,
В котором миг и вечность совокупны.

1940

Синий день

День вылуплялся из тумана,
Огромный, влажно-голубой,
Сияя синью океана
Над облачною скорлупой.

Какая странная свобода!

Одно сияющее дно
Наполненного светом свода
В моих глазах отражено.

Мой синий день, мой день бездомный,

Как сберегу, как затаю
От жизни трудной, жизни темной
Живую синеву твою!

Сейчас небесно-необъятный,

Во всей начальной полноте,
Ты расточишься безвозвратно,
Ты раздробишься в суете.

Еще останется дыханье,

Воды вечерней грусть и дрожь.
А ты во мглу воспоминанья
Виденьем тусклым уплывешь.

1941

В темных окнах