Буря

Ладошки у меня вспотели от волнения. Подходить к незнакомым людям и просить позировать было немыслимо для меня. Я застыла около Дмитрия Николаевича и ждала, как цыпленок ждет, что сделает мама-курица, чтобы повторить. Сначала все прохожие были ничем не примечательны, затем, наконец, появилась женщина лет шестидесяти в широкополой шляпе. Она шла неспешно. Руки у нее были увешаны кольцами. Еще даже не подойдя к ней, я уже догадывалась, что у нее насыщенные сладкие цветочные духи.

Дмитрий Николаевич кивком головы указал мне на нее.

Чувствуя, как натянулись от напряжения все мои внутренности, я пошла к ней, пытаясь заранее сформулировать просьбу так, чтобы в одно предложение сразу уместить и объяснение происходящего, и вопрос, можно ли ее сфотографировать. Конечно, когда я начала говорить, то сбилась, речь получилась путаной, и, наверно, только из вежливости женщина дослушала меня до конца. Осознав, что именно я хочу от нее, она улыбнулась и легко согласилась. Как вспышкой, меня поразила эта открытость происходящему. Я не сомневалась, что на ее месте обязательно бы запаниковала и начала искать подвох.

Сначала сфотографировала я, а потом – Дмитрий Николаевич на свой современный фотоаппарат: мы хотели сравнить снимки, когда я проявлю пленку.

Когда наконец мы распрощались с женщиной, я выдохнула; все внутри расслабилось, и на трясущихся ногах я добралась до скамейки. Но не успела я перевести дух, как Дмитрий Николаевич указал на хмурого высокого молодого человека в длиннющем пальто. Если подойти к милой приятной старушке мне было не так страшно, то к этому неулыбчивому человеку я тащила себя совсем через силу. Он не отказал в просьбе сфотографировать, но и не проявил особой радости. Не желая задерживать его, я быстро сделала кадр, толком не подумав о композиции и характере, а затем его сфотографировал Дмитрий Николаевич.

Потом Дмитрий Николаевич указал на круглую бабушку, ведущую девочек-близняшек. Потом – на курящего дворника. Потом – на молодую пару, которая вышла из загса на другой стороне улицы.

Всего я подошла по меньшей мере к двадцати разным людям. Мы с Дмитрием Николаевичем просидели на набережной, ожидая интересных по внешности людей, не меньше трех часов, и, когда я пришла домой, у меня ныло то ли от апрельского холода, то ли от напряжения все тело. Мама напоила меня горячим молоком с медом и отправила спать.

Но заснуть я долго не могла. И в этот раз дело было не в тревоге. Там, на набережной, уже перед самым окончанием урока, случился странный эпизод. Мы собирались уходить, когда я увидела интересную немолодую женщину в длинной юбке и с толстой косой до бедер. Я осторожно указала на женщину Дмитрию Николаевичу, думала, ему захочется сделать необычный портрет, но он только скривился и отвернулся с каким-то раздражением, словно не хотел с ней встречаться. А женщина, проходя мимо, все равно узнала его, и лицо ее обрело такое презрительное выражение, смешанное с болью, что, казалось, она сейчас плюнет в спину Дмитрия Николаевича.

Спрашивать о ней у учителя я не решилась и теперь мучилась от любопытства.

Через неделю я снова увидела эту женщину – уже у Дворца культуры. Она подходила к детям, которые выходили на улицу, и что-то у них спрашивала. Когда я подошла к зданию, она спросила:

– Девочка, а ты здесь занимаешься?

– Да, – осторожно ответила я.

– Фотографией? – Она бросила взгляд на мою «Смену», висевшую на плече – врать было бесполезно.

– Да.

– А учитель у тебя кто? Мещеряков?

Не зная, как поступить, я молчала.

– Девочка, а в каком кабинете вы занимаетесь?

– Извините, я не буду говорить, – сказала я и поспешила во Дворец культуры.

– Девочка! Девочка! – кричала женщина.

Позабыв сдать в гардероб куртку, я пронеслась по коридору.

– Дмитрий Николаевич! Дмитрий Николаевич! – вбежав в кабинет, крикнула я.

– Горим? – равнодушно спросил он.

– Там женщина! С набережной! С косой! Вас спрашивает.

Дмитрий Николаевич, до этого расслабленно сидевший в кресле, вдруг выпрямился.

– Где спрашивает? – спросил он.

– Внизу стоит. Она спрашивала кабинет, но я не сказала.

Дмитрий Николаевич встал и подошел к двери. Я думала, что он выйдет, чтобы поговорить с женщиной, но он только плотнее затворил дверь и сказал мне:

– Ну что, пленку проявила? – В голосе его проскальзывало волнение, хоть он и попытался напустить на себя беззаботный вид.

– Пленку? Да… Но та женщина…

– Как портреты получились?

Я поняла, что разговор о ней по-прежнему под запретом, и усилием воли заставила себя забыть про странный эпизод у входа во Дворец культуры и сосредоточиться на уроке. Но Дмитрий Николаевич был нервным весь час, ходил по кабинету, выглядывал в окно и почти не слушал меня. Когда он отпустил меня домой и я вышла на улицу, женщины уже не было.

«Да что там у них такое произошло?» – гадала я. Но не смогла придумать, как выяснить истину, поэтому смирилась с неизвестностью.