Буря

А в следующую субботу все повторилось. Я увидела женщину еще издалека и пониже наклонила голову, чтобы она не подошла ко мне. Когда я сказала Дмитрию Николаевичу о ней, он закурил, занервничал, но снова не вышел.

«Ведь не может же он бояться, – думала я. – Он больше ее в три раза… Но почему тогда он не идет с ней говорить? Нет, тут что-то другое…»

В школе я рассказала о происходящем Пете.

– Может, бывшая, – пожал он плечами.

– А почему бы тогда не поговорить? Зачем эти прятки?

– Они могли очень плохо расстаться, – подал голос Марк. Он сидел рядом.

– Ты бы видел, с какой ненавистью она на него смотрела.

– Очень-очень плохо расстаться. А теперь твой Дмитрий Николаевич просто тру́сит посмотреть ей в глаза.

– Он не тру́сит!

– А как еще это назвать?

– Наверно, у него есть причины, – отозвалась я, недовольная тем, что Марк может допускать мысль о трусости Дмитрия Николаевича.

Страх перед будущим я уважала, но мелочную трусость – нет. Вот ее, я считала, нужно раз за разом в себе преодолевать, чтобы достойно прожить жизнь. И, конечно, Дмитрий Николаевич не мог быть тем, кому свойственна бытовая подлость.

Но чем больше времени проходило, тем больше крепло мое любопытство, а как подступиться к Дмитрию Николаевичу с вопросами – я понятия не имела.

В одну из суббот в конце апреля, когда пришла на занятие, я услышала, как из кабинета доносится злой женский голос. У меня забилось сердце: все-таки эта странная женщина добралась до Дмитрия Николаевича.

Я подошла ближе и стала слушать.

– Что тебе, собака поганая, сказать нечего?

– Я тебе еще раз повторяю. Этот разговор бестолковый. Дела давно минувших дней. Угомонись уже. Прекрати меня преследовать!

– Да что ты! Что ты говоришь! Ну какой же бессовестной гнидой надо быть, ну какой!

– Да что ты от меня-то хочешь? Тридцать лет прошло.

– Извинений! Человеческих извинений! Или ты не знаешь, что это такое – «человеческое»? Ты же скотина, откуда тебе знать.

– Все получилось так, как получилось.

– Скотина, скотина! – повторяла женщина, как ребенок, который дразнит другого ребенка.

– Пошла вон! – заорал Дмитрий Николаевич так, что я сжалась.

Страшно ругаясь последними словами, женщина выскочила в коридор и хлопнула дверью. Ее взгляд упал на меня.

– Чему он тебя учит, девочка? Не учись у него! На таких даже смотреть нельзя – замараешься. Это гнида последняя. – И она плюнула в дверь.

Осторожно, на цыпочках, я вошла в кабинет. Дмитрий Николаевич стоял, упираясь сжатыми кулаками в стол, и тяжело дышал.

– Дмитрий Николаевич, – позвала я неуверенно.

– Не будет урока сегодня! Домой иди! – грубо отозвался он.

Я вышла в коридор, не зная, куда податься. Задумавшись, я спустилась к гардеробу и услышала, как тетя Валя переговаривается с уборщицей.

– А он, говорит, взял и подтасовал фото так, что ее брата посадили. Тот там, в колонии, и умер. Били, говорит.

Сердце у меня снова забилось, но теперь от волнения, вызванного азартом. Я почувствовала себя сыщиком.

– Тетя Валя, а вы про эту женщину с косой говорите, да?

– Про нее, про нее. И про Мещерякова.

– А что случилось? Я слышала только то, как она кричала на него.

– Еще б ей не кричать. – Тетя Валя поманила меня пальцем, я наклонилась к ней близко, и она шепотом произнесла: – Оказывается, Мещеряков твой в 80-е репортажи делал. Ну и заснял драку на улице. Там один пацан другого избивает. Только на фотографии не попало, что тот, кого били, изнасиловал девчонку, а брат ее мстил. Мстил ночью, могло и пронести. Но Мещеряков фото сделал и от хорошей истории отказываться не хотел. А он ведь журналист. Ему денежек отец насильника заплатил, какой-то важный человек был, тот и состряпал совсем другую историю. А пацаненка упрятали в колонию, да еще и строгого режима. Вот так вот. Вот как в жизни-то бывает. – И тетя Валя зачем-то три раза сплюнула через левое плечо и постучала по спинке стула.

Я эту историю всерьез не восприняла. У всего есть несколько точек зрения. Наверняка что-то приукрашено этой женщиной с косой.

«Нельзя поступить настолько трусливо и потом продолжить спокойно жить дальше, – думала я. – Ну просто нельзя. Как смотреть на себя по утрам в зеркало? Влюбляться? Рожать детей и внуков, зная, что ты такое ничтожество? Нет… В этой истории есть что-то еще».

Спала я в ту ночь спокойно, нисколько не сомневаясь, что Дмитрий Николаевич расскажет мне другую правду, которая объяснит его поступок. С трудом дождалась я следующей субботы, ничего никому не рассказывая. Не хотелось разносить неправдивые сплетни. Когда я пришла на занятие, Дмитрий Николаевич вел себя как обычно, и казалось, что он уже забыл про прошлую субботу.

Я честно старалась сосредоточиться на уроке, но в конце не выдержала.

– Я… я лезу не в свое дело, – начала я, – но мне надо знать.

И я пересказала историю так, как услышала от тети Вали.

– Мне очень надо знать вашу версию, понимаете? Это важно для меня, – добавила я.

– А что добавлять? Все факты верные, – отозвался Дмитрий Николаевич и сел в кресло.

Я не понимала, почему он не рассказывает мне того, как все было на самом деле. Ведь должно быть объяснение.

– Но тогда…

– Что?