Буря

Честность с собой принесла мне облегчение только на минуту, а потом мои мучения усугубились. В воображении снова мелькнуло папино лицо: «Ну что это за профессия, Вер? Фотограф… И куда ты с этим? Нет, жизнь, конечно, твоя, но все-таки…» И вот это его «но все-таки» хуже всякого неодобрения, потому что страшно делать первые шаги в неизвестность без поддержки.

А еще в такие бессонные, полные тревоги ночи сложно скрыться от столь большого и яркого чувства, как любовь. Копаясь в себе, я больше не могла игнорировать этот прожектор, который светил прямо на мои чувства к Марку. И от этого мне было вдвойне тоскливее. Желая жить по законам чести и достоинства, уже на заре жизни я их нарушила. Неприятно! Меньше всего мне хотелось обнаружить в себе склонность к такой подлости. Ведь если так легко остыли мои чувства к Пете, моему чудесному Пете, чего вообще сто́ит то, что происходит в моем сердце сейчас? А как в будущем? Как мне строить семью с такими наклонностями? И все же Марк… Дорогой Марк. Я не знала, как быть. Больше всего на свете мне хотелось услышать ответное признание. Но если он рассмеется в ответ? Как мне потом смотреть ему в глаза?

А Петя? Я искренне уважала его. С ним случился мой первый поцелуй. И мне было стыдно перед ним за свое непостоянное сердце.

«И все-таки вдруг надо потерпеть, переждать? Самые яркие чувства – самые обманчивые. Нужно остыть немного. Подумать, – говорила я себе, а потом начинала причитать: – Ну как я только угодила в такую ситуацию! Я никого не хочу обижать. Оба они стали мне друзьями. Но что мне делать со своим сердцем?»

* * *

Будильник противным писком проник в мой уставший мозг, и я с усиливающейся истерикой поняла, что начался новый круг давно изученного ада.

Наверно, это была пятница, когда я не смогла встать с кровати – так истощилось мое тело. Родители, видя мои мучения, отнеслись к моим невысказанным переживаниям с пониманием, будто на секунду увидели в моих уставших глазах себя прежних, молодых, семнадцатилетних. Они разрешили мне отдохнуть дома. При свете дня все ужасы ночи отступили, и, едва закрыв глаза, я задремала.

В следующий раз я проснулась уже ближе к вечеру. Будильник напоминал, что сегодня репетиция вальса. Эти тренировки нам строго-настрого запретили прогуливать. Танцевать вальс, осознавая свои чувства и необходимость их скрывать, было тяжело.

Наскоро собравшись, я прибежала в школу и успела как раз вовремя.

– Начинаем! – сказала преподаватель.

Марк протянул мне руку уверенным расслабленным движением. В тот день мы танцевали, близко прижавшись друг к другу телами. Я могла ощущать, как опускается и поднимается его грудь, его дыхание щекотало мне висок. Приятная истома разлилась по всему телу. Мы танцевали и танцевали… Необычно было такое единение, я не могла объяснить себе происходящее, только чувствовала нечто приятное и хрупкое между нами.

Так странно, что две недели мы и шага без запинки не могли сделать. Мы не чувствовали друг друга. А теперь… привыкли? Что случилось с нашими телами? С нами?

«Этой ночью я мысленно призналась ему в чувствах, может, он это ощутил?» – думала я, изучая взглядом лицо Марка.

Музыка остановилась. Преподаватель что-то объясняла другим парам, а мы не размыкали рук.

– Плохо сплю. – Я зевнула, чтобы вежливо разомкнуть наши объятия.

– Я тоже, – отозвался он.

И правда. Под глазами у него залегли круги.

Мы посмотрели друг на друга. Не знаю, что он увидел в моем взгляде, но в его мелькнуло что-то мучительное и больное.

«И все-таки, – подумала я, – если прямо сейчас я скажу: “Я влюбилась в тебя”, – что ты ответишь мне?»

Не знаю, отразился ли мой вопрос на моем лице или, может, в отчаянии моего взгляда, но Марк растерянно пожал плечами, будто на секунду опешил, а потом отвел взгляд. Его тут же окружили друзья, и он усилием воли стал обычным, веселым и беззаботным.

Домой мы возвращались вечером, часов в шесть. Были я, Петя, Марк, Катя, Света и еще несколько ребят из класса. Мы создавали столько шума, шутя и смеясь, что некоторые прохожие недовольно оборачивались. Мне из-за этого было стыдно, но я не подавала виду.

Марк завел нас в парк. Девочки сели на скамейку, мальчики встали вокруг. Не помню, о чем шел разговор, он был какой-то несерьезный и веселый. Мы просидели на скамейке до восьми вечера, уже начало темнеть, но ветер по-прежнему дул теплый, весенний, успокаивающий. Мне не хотелось уходить, не хотелось снова падать в зыбучие пески тревоги и искать в себе силы для борьбы со страхом. А здесь, в майском парке, страха словно не существовало.

– Вы уже решили на сто процентов, куда будете поступать? – спросила Катя.

Ребята стали отвечать, а Света прошептала мне на ухо:

– Мне кажется, если я еще раз услышу этот вопрос, я взорвусь.

Я с удивлением на нее посмотрела: вот кто казался воплощением гармонии и спокойствия. На Светином лице никогда не отражалось никаких чувств, даже смеялась она сдержанно.

– А ты еще не решила? – спросила я тоже шепотом.

– Решила.

– И что?

– Тут останусь.