Буридан

Жийона, стоя на табурете, с головой, продетой в петлю, от сжимавшего ее словно клещами дикого ужаса вдруг ощутила, что ее начинают покидать силы, словом, Жийона от испуга потеряла сознание.

И, обмякнув, тело ее закачалось в петле, что и вызвало первое восклицание Симона: «К чему так дрыгать ногами?»

Затем табурет опрокинулся, и Жийона повисла на веревке, в конец которой отчаянно вцепился Маленгр.

Жийона, несчастная Жийона повесилась сама по себе, без чужой помощи.

Маленгр, призвав на помощь все свои силы, бросился к крюку, вокруг которого и обмотал веревку, что держал в руках.

Затем он встал в вызывающую позу перед жертвой и принялся смотреть на нее с ожесточенной радостью.

Повешенная отчаянно барахталась в воздухе; ее пальцы инстинктивно пытались вцепиться в сдавливавшую горло петлю, вены вздулись, глаза широко открылись, язык вывалился из беззубого рта; выглядела она отвратительно, и именно такое впечатление она и произвела на Маленгра, так как он покачал головой и громко, будто она могла его слышать, произнес:

— А ведь мне так много чего нужно было тебе сказать… даже в такой момент не могла обойтись без своих фортелей! По крайней мере, этот уж точно будет последним. У!.. Ты и при жизни-то была не красавица, теперь же и вовсе уродина, каких мало, даже смотреть на тебя не могу, сейчас вырвет, наверное.

И Маленгр вышел за занавеску.

XIX. ГЛАВА, В КОТОРОЙ СИМОН МАЛЕНГР ТОЛЬКО И ДЕЛАЕТ, ЧТО ВПАДАЕТ В ОЦЕПЕНЕНИЕ

Отложив шпагу и кинжал на сундук, Маленгр вытащил из кармана нож с коротким, но очень широким лезвием.

Предаваясь этим занятиям с совершенно спокойной душой, он бормотал:

— И вздумалось же этой обезумевшей мартышке окочуриться прежде, чем я успел ей выложить все, что у меня накипело. Ба! Не будем об этом, больше она надо мной уже не подшутит. Все кончено. А теперь пойдем-ка откопаем наше сокровище и дадим деру. Оставаться здесь становится небезопасно. Хе-хе! Теперь я совсем уж богат; деньжат у покойницы Жийоны оказалось даже больше, чем я думал, хе-хе!

При мысли о деньжатах Жийоны Симон, что было вполне естественно, повернулся к тому месту, где оставил шкатулку.

И, словно вкопанный, застыл с разинутым ртом, округлившимися от изумления глазами: шкатулки, которую он оставил на столе несколькими минутами ранее, там уже не было!..

Он протер глаза, будто для того, чтобы удостовериться, что все это происходит наяву, и сказал громким голосом:

— Но не сплю же я. Я точно оставлял шкатулку именно здесь!

И он принялся шарить повсюду, то и дело, сам того не желая, возвращаясь к столу, бесконечно повторяя вслух:

— Однако же я оставил ее именно здесь. Здесь, я в этом уверен, я еще в своем уме.

И он возобновлял свои поиски, и это дьявольское исчезновение вселяло в него суеверный ужас, да такой, что, даже не отдавая себе в этом отчета, он избегал приближаться к занавеске, за которой вздернул Жийону.

По прошествии некоторого времени в новых и тщетных поисках этот ужас обострился, обуяв Симона настолько, что он даже не осмеливался смотреть на занавеску, за которой мысленно уже представлял себе дьявольски ухмыляющуюся и показывающую ему свой длинный-предлинный язык Жийону.

И мысль о том, что покойница отомстила за себя, стянув у него свое золото, укоренилась в мозгу Маленгра с такой настойчивостью и силой, что, не сдержавшись, он высказал ее вслух:

— Черт побери!.. Можно подумать, что это душа мерзавки Жийоны явилась сюда, чтобы обокрасть меня у меня же под носом!..

Не успел он закончить эту фразу, как принялся дрожать всем телом, волосы его встали дыбом, и он почувствовал, что определенно сходит с ума от страха.

Действительно, оттуда, из-за занавески, к которой он стоял спиной, не осмеливаясь больше смотреть на нее, так вот, из-за этой занавески донесся голос Жийоны, Жийоны, которую он повесил собственными руками всего с четверть часа назад, и этот голос говорил:

— Ты не ошибся, Симон. Это я забрала мои сбережения! Хах!.. Даже смерть не сможет разлучить меня с моим обожаемым золотом, золотом, которое я любила больше всего на свете. Можешь искать, все равно ничего не найдешь!.. Я забрала мои денежки, ха-хах!..

И после этого смеха, который показался ему дьявольским, раздался звон пересыпаемого золота.

И тогда, оторопевший, остолбеневший от изумления, наполовину обезумевший от суеверного страха, Маленгр закричал в отчаянии:

— Изыди, призрак!.. Если ты забрал свое золото, я тебе больше ничего не должен. Оставь меня в покое!.. Я пойду заберу мои деньги, и если тебе нужны молитвы, что ж! Я отдам часть моего сокровища на мессы во спасение твоей души, только оставь меня в покое!