Буржуазия и царизм в первой русской революции

Но очень скоро соглашение 26 июля рассыпалось как карточный домик, ибо в основе его лежала химерическая идея о возможности соединения «сильной монархической власти» с «истинным конституционализмом». Между тем в России монархия опиралась на полуфеодальное дворянство, классовые вожделения которого — это понимал даже Шипов — были «чужды идеалам политической свободы»³⁷⁹. Царизм и помещики-полукрепостники соглашались лишь на такой союз с либеральной буржуазией, в котором приоритет принадлежал бы «благородному дворянству».

Как выше отмечалось, Шипов видел в консолидации умеренно либеральных элементов противовес «надвигающемуся радикализму». Но логика борьбы с последним неминуемо толкала буржуазные верхи к союзу «со всеми отжившими и отживающими силами, чтобы сохранить колеблющееся наёмное рабство» ³⁸⁰. При таком положении план Шипова о двойном изолировании — и революционного движения, и реакции — был чистейшей утопией.

После покушения на Столыпина 19 августа 1906 г. Совет министров представил на утверждение царя положение об учреждении военно-полевых судов[60], а 24 августа было опубликовано правительственное сообщение, в котором введение военно-полевых судов оправдывалось обострением революционного движения в стране. Вместе с тем правительство отдавало себе отчёт в том, что царизм, утративший в 1905–1906 гг. массовую опору в лице патриархального крестьянства, не может удержаться без поддержки буржуазии и прикрытия абсолютизма лжеконституционным «плащом». Поэтому в своём сообщении правительство, обращаясь к «благоразумной части общества», заявляло, что оно не хочет «забывать о глубоких причинах, породивших уродливые явления», и поэтому будет подготовлять и проводить «необходимые преобразования». Среди них на первом месте был поставлен «вопрос земельный и землеустроительный», а затем «некоторые неотложные мероприятия в смысле гражданского равноправия и свободы вероисповедания».

Правительственное сообщение встретило полное одобрение и поддержку со стороны крупной буржуазии, которая приветствовала переход правительства в решительное наступление против революционных сил и в то же время была удовлетворена заверениями, что оно не капитулирует перед ультрареакционерами, настаивавшими на возвращении к неограниченному самодержавию, и сохранит блок с либеральной буржуазией, начавший складываться после 17 октября 1905 г.

27 августа в «Новом времени» было опубликовано интервью А. И. Гучкова, в котором он категорически становился на сторону правительственного сообщения и оправдывал военно-полевые суды, введённые в систему государственного управления. «Указания правительства на решительные меры в борьбе с революцией, — заявил Гучков, — дают надежду, что люди мирного труда встретят в правительстве твёрдую власть, умеющую охранять нашу молодую политическую свободу. Что касается самого закона о военно-полевых судах, то он является жестокой необходимостью; он как бы легализирует карательные экспедиции, которые совершались и раньше. Но у нас в некоторых, по крайней мере, местностях идёт, право, междоусобная война, а законы войны всегда жестоки. Для победы над революционным движением такие меры необходимы». Далее в интервью лился поток дифирамбоа Столыпину: «Я глубоко верю в Столыпина. Таких способных и талантливых людей ещё не было у власти» и т. д.

В ответ на обращение кн. Е. Н. Трубецкого к А. И. Гучкову с ироническим вопросом, к какой же партии он принадлежит, мирного или военного обновления, последний опубликовал открытое письмо к Е. Н. Трубецкому, в котором резко осуждал общественное движение, приведшее к манифесту 17 октября: «То, что в нём есть положительного — демократизация избирательного права и расширение прав народного представительства, было нам обеспечено и через посредство Думы 6 августа. То, что принесло это движение отрицательного, — это всё то, что мы с тех пор пережили и что поставило наше отечество буквально на край гибели… Торжество революции или даже новое обострение революционного кризиса похоронит и нашу молодую политическую свободу и остатки нашей культуры и благосостояния». Считая, что «революция, а не правительство является помехой к обновлению нашего отечества», Гучков указывал, что «вся борьба со стороны и правительства, и общества должна быть направлена в эту сторону… только подавление террора создаст те нормальные условия, при которых возможно широкое выполнение либеральной программы» ³⁸¹.

Нетрудно видеть, что в последних словах Гучкова заключалось предвосхищение знаменитой столыпинской формулы: «Сперва успокоение, а потом реформы».