Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

И к 1800 году, и, конечно, к 1850 году пшеница, железо, сукно, дерево, уголь, шкуры и многие другие не слишком прихотливые материалы, полезные для жизни, стали стоить в Петербурге примерно столько же, сколько в Лондоне, и в меньшей степени в Нью-Йорке и даже в Бомбее, по экономически значимому стандарту "примерно". Единственный релевантный стандарт для "одного рынка" - это схожесть цен. Стандарт "сходства" должен быть экономическим и исторически сравнительным, а не произвольным стандартом t-теста на "значимость" корреляции. (Это понимали Браудель и Спунер, а также О'Рурк и Уильям-сон). К сожалению, значительная часть недавних исторических работ по конвергенции цен подменила экономическую мысль произвольными стандартами "коинтеграции".) Европейские, а затем и мировые цены продолжали сближаться в XIX веке, что было обусловлено быстрым ростом производительности судо- и железнодорожного транспорта и других транзакционных издержек, таких как страхование, информационные и портовые сборы.

Конвергенция важна потому, что она говорит о том, что экономическая история, представляющая себе британскую или даже китайскую экономику в изоляции, - это неправильный взгляд. Если экономика всей Европы от Польши до Венеции определяет, например, цены на продовольствие. Если цена керамики зависит от всего мира, то при написании экономической истории не стоит рассматривать британский или китайский рынки продовольствия или продукции обрабатывающей промышленности так, как будто каждый из них может определять свои собственные цены по своим собственным кривым спроса и предложения. Локальное определение цен, конечно, может происходить и за полностью защитными тарифами. До 1840-х годов, правда, британцы вводили запретительные тарифы на довольно многие товары. Но даже при значительной степени защиты общее равновесие косвенно связывало бы британские цены с мировыми. Исключение составляют такие случаи, как жесткие исключения Токугавы - хотя и в этом случае японцы продолжали торговать с Китаем. В большинстве случаев предположение о закрытой экономике, как это было сделано во время небольшого спора в 1960-х годах о роли сельского хозяйства в английской индустриализации, перестает иметь смысл. Спрос и предложение на зерно в Европе (или даже с меньшей силой спрос и предложение в более широком мире) устанавливали цены, подобные тем, с которыми сталкивались британские фермеры в 1780 году. Спрос и предложение только в британской части Европы могли определять лишь объемы пшеницы и древесины, ввозимых в Британию нетто. Вторжение мирового рынка стало настолько сильным, что история с закрытой внутренней экономикой больше не имеет смысла, хотя она пересказывалась и пересказывается историками и экономистами, увлеченными наличием в XVIII веке статистических данных о производстве и ценах. Ошибочная история с закрытой экономикой похожа на обвинение нынешней администрации в Вашингтоне в том, что цена на нефть определяется мировым спросом и предложением, а не Белым домом.

В XVII и XVIII вв. можно рассказать внутреннюю историю улучшения сельского хозяйства в Англии - применения, скажем, бельгийских и голландских методов земледелия (хотя последние работы показали, что они применялись не настолько широко, чтобы составить "сельскохозяйственную революцию"). Однако нельзя обоснованно рассказать внутреннюю историю цен на пшеницу, скот или многое другое, кроме сена или некоторых видов труда, поскольку цены на пшеницу и скот устанавливаются рынками Европы в целом. (Сено вплоть до настоящего времени является местным продуктом, поскольку оно, конечно, тяжелое по отношению к цене за объем. В 1914 году, скажем, сено в США было дешевле, чем в Англии, что отразилось на стоимости местных повозных перевозок, зависящих от лошадей, которых кормили сеном. Во время Великой войны значительная часть грузовых перевозок из США во Францию приходилась на сено, чтобы накормить кавалерию, готовую к прорыву)26. Точно так же можно рассказать историю Англии в XVIII веке о том, как много удалось сэкономить.

В то время как на рынках капитала Парижа и Амстердама иностранные вкладчики и инвесторы высказывали свое мнение о том, под какой процент они сберегали деньги и сколько их можно было вложить в английские инвестиции.