Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

По словам автора, все зависело от плотности населения и транспортных расходов. До бурного роста населения Германии в XVI в. экономически выгодным способом продажи лент немцам был торг, кочующий из деревни в деревню или с фермы на ферму в стиле странствующего купца Оклахомы или Чосера. При более плотном населении, конечно, торговцу имеет смысл обосноваться в городе и стать сидельцем, а не бродить по улицам, выставляя себя напоказ. Ярмарки средневековья превратились в Амстердамские склады раннего нового времени, которые, по словам Брейделя, могли вместить девятилетний объем потребления голландского зерна, если бы это было их основным назначением (это было не так: они должны были вместить потребление зерна, пиломатериалов, вина, тканей, соли, пряностей на ближайшие несколько месяцев из всех земель, расположенных вблизи Рейна и Мейса). В 1650 г. один английский писатель воскликнул о тайне голландского успеха: "Изобилие кукурузы растет в Восточных королевствах [Польша], но великие хранилища зерна для нужд христианства и языческих стран (во время голода) находятся в Низких странах. Могучие виноградники и хранилища соли находятся во Франции и Испании, но великий урожай [вина в бочках или бутылках] и [основной] рынок соли - в Низовьях". Кладовщики - великие купцы Голландии - могли обосноваться на Херенграхте и не протирать ноги на двадцати ярмарках в год, потому что голландский fl uyt, широкий и легкий корабль, снижал стоимость морских перевозок между Балтикой и Северным морем. Такая экономика была обратимой. Тридцатилетняя война сократила население Германии на треть, и торговцы снова отправились в путь. В долгосрочной перспективе мелкие розничные торговцы и крупные оптовые купцы успокоились, и никакого "капиталистического" процветания не произошло.

В отличие от честного продавца сыра на улице Линденграхт или, тем более, от честного, но более навороченного, более удобного и более дорогого продуктового магазина Albert Heijn на улице Haarlemmerdijk, "капиталист" в схеме Брауделя получает большие прибыли. Эти доходы - анормальные, сверхнормальные, "квазиренты", как назвал их Маршалл, краткосрочные доходы, прежде чем вход в рынок вернет нормальность и рутину. Капиталист Брейделя зарабатывает свои квазиренты с помощью махинаций. Он коррумпирует правительства. Он организует монополии, спонсируемые государством. Чтобы защитить свой торговый пост в Западной Африке, свою ненормально процветающую территорию, он готов прибегнуть к шокирующему насилию, шокирующему, во всяком случае, тех, кто сталкивался с европейской империалистической торговлей 1500-1960 годов. Он с радостью ухватывается за любую новую возможность купить по низкой цене, скажем, в Батавии в Индонезии или позже в Киншасе в Конго, тем лучше, чтобы продать его очень дорого, в десять или двадцать раз дороже, в Амстердаме или Антверпене. "Именно на этих торговых цепочках", например, из Китая в Европу, "с их широкими возможностями для мошенничества можно было получить настоящую прибыль". На "вершине торгового сообщества" в раннее Новое время, "на этой господствующей высоте", можно было надеяться на "законную или фактическую монополию и возможность манипулирования ценами". Капитал "поселяется" там, где "охота за максимизацией и прибылью", которые "уже были неявными правилами [раннего современного] капитализма", может быть успешной. Капиталист смеется над лохами, которые работают с 9 до 17 часов за обычные деньги. Он - мошенник, игрок, умник. Неудивительно, что Брейдель не любит такого "капиталиста". Кто, кроме Кармелы, может любить Тони Сопрано?

Браудель был очень далек от того, чтобы быть ортодоксальным марксистом, во всяком случае, по высоким стандартам, скажем, его современника, блестящего сталиниста Жана-Поля Сартра, или представителей следующего поколения, таких как блестящий убийца жены Луи Альтюссер. Однако, как и все мы, в юности он проникся многими марксистскими идеями о том, как функционирует экономика, идеями, которые нашли отклик у таких последователей Маркса, как Вернер Зомбарт (он был учителем Брауделя) или Карл Поланьи, или даже у ревизионистов Маркса, таких как Макс Вебер. Вы не можете избежать марксистских идей так же, как вы можете избежать дарвинистских или фрейдистских идей. Я тоже не могу. Они - часть риторики эпохи, ее общие места. (Однако осознание риторических приемов, того, что Уолтер Липпманн в 1920-е годы назвал "картинками в наших головах", позволяет хотя бы иногда замечать собственные общие места и беспокоиться об их уместности. И очень хорошо подмечать чужие общие места. В отличие от этого, если рассматривать язык лишь как прозрачную систему знаков для "передачи" репрезентаций уже существующих вещей, то часто можно не заметить его убедительного наклона).