Бувар и Пекюше

Северное сияние все-таки обеспокоило их; они стали его искать в руководстве д'Орбиньи.

Есть гипотеза, объясняющая сходство ископаемых растений Баффинова залива с экваториальною флорой. На месте солнца предполагается большой источник света, ныне исчезнувший, и северное сияние, быть может, является только следом его.

Затем у приятелей возникли сомнения относительно происхождения человека, и в своем затруднении они вспомнили про Вокорбея.

Его угрозы не имели последствий. Он, как и раньше, проходил по утрам мимо их изгороди и постукивал палкой по всем ее жердям, ни одной не пропуская.

Бувар его подкараулил и, остановив, сказал, что хотел бы ему задать один любопытный антропологический вопрос:

— Верите ли вы, что человеческий род происходит от рыб?

— Какая чепуха!

— Скорее от обезьян, не правда ли?

— Непосредственно ни в коем случае!

Кому поверить? Ведь доктор, в конце концов, не католик.

Они продолжали свои занятия, но без увлечения, устав от эоцена и миоцена, от острова Юлии, от сибирских мамонтов и от ископаемых, неизменно сравниваемых авторами с «медалями, которые представляют собою достоверные свидетельства», так что Бувар однажды бросил свой ранец на землю, заявив, что дальше не пойдет.

Геология слишком несовершенна! Сколько-нибудь обследованы только некоторые местности в Европе. Все же остальное, включая дно океана, останется навсегда неизвестным.

Наконец, когда Пекюше упомянул о минеральном царстве, он ответил:

— Не верю я в минеральное царство! Ведь органические вещества принимали участие в образовании кремня, мела, золота, быть может. Разве алмаз — не уголь? А каменный уголь разве не состоит из растений? Нагрев его до известного количества градусов, мы получаем древесную пыль, так что все проходит, все разрушается, все преобразуется. Мир создан струящимся и быстротечным. Лучше бы нам заняться чем-нибудь другим!

Он лег на спину и задремал, между тем как Пекюше, опустив голову и обхватив руками колено, предался размышлениям.

Дорога окаймлена была мхом, окутана тенью ясеней, и легкие верхушки их трепетали. Дягиль, мята, лаванда распространяли душный, пряный запах; воздух был тяжелый. Пекюше, погруженный в своего рода забытье, грезил о бесчисленных, рассеянных вокруг него существованиях, о жужжавших насекомых, о прятавшихся под муравою источниках, о соке растений, о птицах в гнездах, о ветре, облаках, о всей природе, не пытаясь проникнуть в ее тайны, увлеченный ее мощью, подавленный ее величием.

— Пить хочу! — сказал Бувар, просыпаясь.

— Я тоже охотно выпил бы чего-нибудь!

— Это сделать нетрудно, — подхватил проходивший мимо человек в безрукавке, с доской на спине.

И они узнали того бродягу, которого Бувар когда-то угостил стаканом вина. Он, казалось, помолодел лет на десять, волосы у него вились, усы были обильно напомажены, и он раскачивался на парижский манер.

Пройдя с ними шагов сто, он открыл калитку одного двора, доску свою приставил к стене и ввел их в высокую кухню.

— Мели! Где ты там, Мели?

Появилась девушка; по его приказу она пошла за питьем и вернулась к столу, чтобы прислужить господам.

Ее гладкие, желтые, как колосья, волосы выбивались из-под серого полотняного чепчика. Вся ее бедная одежда ниспадала вдоль тела без единой складки, и в лице ее с прямым носом, с голубыми глазами было что-то тонкое, деревенское и наивное.

— Мила, не правда ли? — сказал столяр, пока она подавала стаканы. — Разве нельзя ее принять за барышню, переодетую крестьянкой? А работать горазда! Ах ты, моя душечка! Когда я разбогатею, то женюсь на тебе.

— Вы всегда говорите глупости, г-н Горжю, — ответила она приятным голосом, растягивая слова.

Вошел конюх взять овса из старого сундука и так сильно захлопнул крышку, что отскочил кусок дерева.

Горжю обрушился на неуклюжесть всех этих «деревенщин» и, став на колени, стал искать поврежденное место. Пекюше, желая ему помочь, разглядел под слоем пыли человеческие фигуры.

Это был баул времен Возрождения с витыми украшениями внизу, с виноградными лозами по углам; а лицевая сторона делилась колонками на пять частей. Посередине видна была Венера-Анадиомена на раковине, затем Геракл и Омфала, Самсон и Далила, Цирцея и ее свиньи, дочери Лота, опаивающие своего отца; все это было потрескано, изъедено молью, и даже недоставало правого панно. Горжю взял свечу, чтобы Пекюше мог лучше разглядеть левое, изображавшее Адама и Еву под райским деревом в крайне непристойной позе.

Бувар тоже залюбовался баулом.

— Если он вам нравится, его уступили бы вам за небольшие деньги.

Их смущала необходимость ремонта.

Горжю готов был взяться за него, будучи по специальности краснодеревцем.

— Пойдемте-ка!

И он повел Пекюше в сарай, где хозяйка, г-жа Кастильон, развешивала белье.

Мели, вымыв руки, взяла с подоконника кружевное рукоделье, уселась к свету и принялась за работу.

Переплет двери служил ей рамой. Коклюшки распутывались под ее пальцами с треском кастаньет. Профиль был все время наклонен.

Бувар стал ее расспрашивать, кто ее родители, откуда она родом, сколько жалованья получает.