Бувар и Пекюше

В них рассматриваются важные вопросы: можно ли писать комедию стихами; не преступает ли трагедия своих границ, заимствуя фабулу из современной истории; должны ли герои быть добродетельны; какого рода негодяев она допускает; до каких пределов могут в ней доходить ужасы; подробности должны содействовать общей цели, интерес повышаться, а конец соответствовать началу — это несомненно!

   Чтобы привлечь меня, изобретай пружины, —

говорит Буало.

Как же изобретать пружины?

   Пусть чувство, что во всех твоих словах бушует,
   Находит путь к сердцам, их греет и волнует.

Как согревать сердца?

Итак, правил недостаточно. Сверх того нужен талант.

И таланта недостаточно. Корнель, согласно утверждению Французской академии, ничего не понимает в театре. Жоффруа разбранил Вольтера. Расина осмеял Сюблиньи. Лагарп рычал при имени Шекспира.

Испытав отвращение к старой критике, они пожелали ознакомиться с новою и выписали газетные отчеты о пьесах.

Какой апломб! Какое упрямство! Какая нечестность! Брань по адресу шедевров, похвала пошлостям! И тупоумие тех, кто слывет знатоками, и глупость общепризнанных остроумцев!

Не на публику ли нужно в этом отношении положиться?

Но имевшие успех произведения им иногда не нравились, а в освистанных было кое-что приятно.

Таким образом, мнения людей со вкусом обманчивы, а приговоры толпы непостижимы.

Бувар поставил эту дилемму перед Барберу; Пекюше, со своей стороны, написал Дюмушелю.

Бывший коммивояжер удивился притупляющему влиянию провинции; его старый Бувар зарапортовался, коротко говоря — «выдохся окончательно».

Театр — это кушанье, как всякое другое. Он принадлежит к числу парижских удовольствий. Туда ходишь развлекаться. Хорошо то, что забавно.

— Но, дурак ты этакий, — воскликнул Пекюше, — то, что забавно тебе, меня не забавляет, а позже наскучит и другим и тебе самому. Если пьесы пишутся непременно для постановки их на сцене, то почему самые лучшие из них постоянно читаются?

И он стал ждать ответа от Дюмушеля.

По мнению профессора, непосредственная судьба пьесы ничего не доказывает. «Мизантроп» и «Аталия» провалились. «Заира» теперь уже непонятна. Кто ныне говорит о Дюканже и Пикаре? И ссылаясь на все нашумевшие произведения современности, начиная с «Шарманщицы Фаншон» и кончая «Рыбаком Гаспардо», он сокрушался об упадке нашего театра. Причина — презрение к литературе, или, вернее, к стилю.

Тогда они спросили себя, в чем, собственно говоря, заключается стиль? И узнали из указанных Дюмушелем сочинений секрет всех родов литературы.

Как добиться стиля величественного, сдержанного, наивного, благородных выражений или низменных слов. Псы облагораживаются добавлением лютые. Изрыгать — употребляется лишь в переносном смысле. Лихорадка обозначает страсти. Мужество — прекрасно в стихах.

[На 258 и 259 стр. романа «Бувар и Пекюше» пропущены 23 строки французского текста с лингвистическими примерами, непереводимыми на русский язык.]

— Не взяться ли нам за стихи? — сказал Пекюше.

— Позднее! Займемся сперва прозой.

Рекомендуется избрать для образца одного из классиков; однако все они чем-нибудь опасны, ибо грешили не только против стиля, но и против языка.

Такое утверждение смутило Бувара и Пекюше, и они принялись изучать грамматику.

Имеется ли во французской речи такой же определенный и неопределенный член, как в латинской? Одни думают — да, другие — нет. Они не посмели решить этот вопрос.

Существительное всегда согласуется с глаголом, за исключением тех случаев, когда не согласуется.

Прежде не было никакого различия между отглагольным прилагательным и причастием; но академия указывает на это различие, хотя понять его затруднительно.

Составители грамматик не согласны между собой. Одни видят красоту в том, что другие считают ошибкой. Соглашаются с принципами, отвергая следствие, допускают следствие, отрицая принципы, опираются на традицию, отбрасывают мастеров и пускаются в необыкновенные тонкости. Литре доконал Бувара и Пекюше своим утверждением, что орфография никогда не была и не будет неоспоримой.

Из этого они заключили, что синтаксис — фантазия, а грамматика — иллюзия.

В то время, впрочем, один новый учебник риторики объявил, что нужно писать, как говоришь, и все пойдет хорошо, если только иметь запас чувств, наблюдений.

Так как чувства они испытали, да и наблюдениями как будто запаслись, то сочли себя способными писать: пьеса стесняет узостью рамок, но роман представляет больше свободы. И в намерении сочинить роман они стали перебирать свои воспоминания.

Пекюше вспомнил об одном своем начальнике, весьма противном субъекте, и честолюбиво собирался отомстить ему в книге.

Бувар знавал в кабачке старого учителя чистописания, жалкого пьяницу. Забавнее этой фигуры ничего и не придумать.