Бувар и Пекюше

Он поднял сжатый кулак.

— Нет, дорогой! Нет! Я молчу, ничего не говорю.

Крупные слезы стекали у нее по щекам в рюши косынки.

Был полдень. Солнце сверкало над покрытой желтыми колосьями равниной. На самом горизонте медленно передвигался верх повозки. В воздухе стояло оцепенение: ни птичьего крика, ни жужжания насекомых. Горжю срезал себе прут и скоблил на нем кору. Г-жа Кастильон не поднимала головы.

Бедная женщина думала о своих бесплодных жертвах, о долгах, которые заплатила, о том, что ждет ее впереди, о своем позоре. Она не стала плакаться, а напомнила ему о первом времени их любви, когда каждую ночь приходила к нему на свидание в ригу, так что ее мужу однажды померещились воры и он выстрелил в окно из пистолета. Пуля и до сих пор сидит в стене.

— С той минуты, как я тебя увидала, ты мне казался прекрасным как принц. Я люблю твои глаза, твою походку, твой запах.

Она прибавила тише:

— Я без ума от тебя!

Он улыбался, польщенный.

Она взяла его обеими руками за талию и, запрокинув голову, точно в молитве, продолжала:

— Сердце мое! Любовь моя! Моя душа! Моя жизнь! Послушай, говори, чего ты хочешь! Может быть, денег? Они найдутся. Я виновата, я тебя донимала! Прости меня! И закажи себе платье у портного, пей шампанское, кути, я тебе позволю все, все.

Она прошептала, собрав все свои силы:

— Даже ее!.. Только вернись ко мне.

Он наклонился к ее губам, одной рукой обхватив ее стан, чтобы не дать ей упасть, а она бормотала:

— Мое сердце! Моя любовь! Как ты красив! Господи, как ты красив!

Край рва был на одном уровне с подбородком Пекюше. Он глядел на них не шевелясь, тяжело дыша.

— Брось нюнить! — сказал Горжю. — Так я могу и дилижанс пропустить. Готовится лихой удар! Я в нем участвую! Дай мне десять су, я угощу кондуктора.

Она вынула из кошелька пять франков.

— Ты мне скоро их отдашь. Потерпи немного! С тех пор как он лежит в параличе!.. Ты подумай! И если хочешь, мы пойдем в часовню Круа-Жанваль, и там я, любовь моя, принесу обет Пресвятой деве выйти за тебя замуж, лишь только он умрет!

— Э, да твой муж никогда не умрет!

Горжю пошел от нее прочь. Она его догнала, уцепилась за его плечи.

— Возьми меня с собою! Я буду твоей служанкой! Тебе нужен кто-нибудь. Но не уезжай! Не покидай меня! Лучше смерть! Убей меня!

Она валялась у него в ногах, стараясь поймать и поцеловать его руки; чепчик у нее свалился, за ним и гребень, короткие волосы распустились. Они были седые ниже ушей, она снизу вверх глядела на него, захлебываясь от слез, с красными веками и опухшими губами, и ужас охватил его, он ее оттолкнул:

— Пошла прочь, старуха! Прощай!

Поднявшись на ноги, она сорвала с шеи золотой крестик и швырнула им в него:

— Вот тебе, мерзавец!

Горжю удалялся, похлопывая тросточкой по листьям деревьев.

Г-жа Кастильон не плакала. С отвислою челюстью и потухшими зрачками она стояла не шевелясь, окаменелая в своем отчаянье; казалось, это было не живое существо, а разрушенная вещь.

То, что подсмотрел Пекюше, было для него как бы откровением, целым миром, где он увидал особый, ослепительный свет, беспорядочное цветение, океаны, бури, сокровища, пучины бесконечной глубины; ужасом веяло от него, — не беда! Он грезил о любви, честолюбиво мечтал гореть в ней, как она, внушать ее, как он.

А между тем он ненавидел Горжю и когда-то в кордегардии с трудом удержался от того, чтобы не предать его.

Любовник г-жи Кастильон унижал его своею стройной талией, ровными локонами, пушистой бородою, видом победителя; ведь у него самого волосы прилегали к черепу, как смоченный парик; облаченное в балахон туловище похоже было на валик, двух зубов недоставало, и физиономия была угрюма. Он считал, что небо к нему несправедливо, чувствовал себя как бы лишенным наследства, да и друг его не выказывал ему больше любви.

Бувар покидал его каждый вечер. После смерти первой жены ничто не мешало ему найти себе вторую, которая бы теперь его холила, следила за хозяйством. Слишком стар был он, чтобы думать об этом.

Но Бувар погляделся в зеркало. Щеки у него сохранили румянец, волосы вились, как в былое время, все зубы уцелели, и при мысли, что он может нравиться, к нему вернулась молодость. Он вспомнил г-жу Борден. Она с ним неоднократно заигрывала: в первый раз — после пожара в поле, во второй — у них на обеде, затем в музее, когда он декламировал, а за последнее время она, забыв обиду, приходила три воскресенья сряду. Он навестил ее, потом к ней зачастил, задавшись целью ее увлечь.

Начиная с того дня, как Пекюше наблюдал за молоденькой служанкой, накачивавшей воду, он заговаривал с нею чаще; подметала ли она коридор, развешивала ли белье, чистила ли кастрюли, он не мог вдосталь наглядеться на нее и сам, как в отрочестве, изумлялся своим чувствам, испытывая то же томление и зной. Воспоминание о том, как обнимала Горжю г-жа Кастильон, преследовало его.

Бувара он спрашивал, какими приемами пользуются распутники, чтобы иметь женщин.

— Они делают им подарки, угощают в ресторанах.

— Прекрасно! А что потом?