Быков о Пелевине. Путь вниз. Лекция первая

«Надя не следила за новостями. Она была, как выражался Гай Фокс, facebook free, и даже не особо представляла идейную направленность «Контры», где работала. Политических взглядов у нее не было совсем: она полагала, что в мире есть пятьдесят оттенков серого, отжимающих друг у друга власть, и ни один из них ей не нравился. В кино она ходила только на сказки. Из музыки в ее квартире чаще всего играли старые французы: Клод Франсуа, Полнарефф и Серж Генсбур мелкобуржуазного периода. Можно было бы называть ее немного инфантильной – и, проведя в ее голову две-три трубы с медийным рассолом, со временем удалось бы сузить ее внутреннее пространство до средних по бизнесу величин.

Но такого почему-то не происходило. В ней словно был внутренний экран, невидимый, но очень прочный – и за него совсем не проникала мировая паутина и пыль. Никаких усилий для этого она не делала. Она просто не знала, что может быть по-другому.

И еще она до сих пор играла в игры, только не на компьютере. Внешне это было незаметно. Она, например, подкладывала в горшки с растениями крохотных пластиковых зверей – синих, красных, желтых. Для отвода глаз у них имелась серьезная взрослая функция: то ли борьба с плесенью в горшке, то ли подпитка почвы, то ли что-то в этом роде. Но для самой Нади каждая из штампованных зверюшек была маленьким живым существом, а зеленая сень, под которую она их пускала, превращалась в ее сознании в полутьму какого-то нездешнего леса, где и правда обитают такие звери».

Когда это читаешь, испытываешь некую неловкость. Ну потому что это полное и ужасное рассюсюкивание. Но вместе с тем понимаешь, что в этом сюсюканье есть какой-то высший смысл. Когда Тимур Кибиров говорил: «Я лиру посвятил сюсюканью», в этом был протест против тотального цинизма нового времени.

Новая книжка Пелевина очень проста. Проста предельно, проста той простотой, которая явно рассчитана на потребителя издательства «Эксмо». Но при этом в ней уже есть две удачных шутки – в «S.N.U.F.F.» и того не было. Первая – «краудфандинга не хватало даже на дауншифтинг», вторая – «мимо прошел Антон Носик со своей долбой». Вторую шутку поймет только тот, кто знает сетевой ник Носика. В общем, конечно, это остроумно, чего там говорить. Хотя мы с Носиком при обсуждении книги пришли к выводу, что она все же вышла слабовато. Ну, потому что мы оба в ней упомянуты. Я в виде толстого поэта Гугина (конечно, Гугин – это Дугин, но есть в нем и что-то мое, потому что Дугин пишет очень плохие стихи, а Гугин неплохие). Мне приятно, что я занимаю некое место и в голове Сорокина, и в голове Пелевина – это значит, что они принимают меня всерьез. Конечно, Витя может не сомневаться, что в следующем романе ему прилетит по полной, но прилетит любя.

Точно так же и здесь. Мне приятно, что в этом романе, в котором много, конечно, лишнего, много матрицы, много многословия и пустоты, в нем опять неожиданно появляется та детская пронзительная грусть, за которую мы любили Пелевина раннего.

Хочется верить, что в новой простоте он обретает новую серьезность. Что период цинизма, период ежегодных романов для «Эксмо», период вампиризма закончился. А начался опять период пластиковых зверей.

Чем черт не шутит… Поколение 1962 года еще не сказало своего последнего слова и, пройдя через искушение сентиментальностью, а потом через искушение цинизмом, может быть, оно вдруг попытается нарисовать свою утопию – пусть косолапую, неуклюжую, неправильную, но все-таки утопию.

В конце концов, всем им всего лишь чуть за пятьдесят.

Вопросы

Я не сказал об очень многом, мне надо оставить что-то на вторую лекцию, например, о структуре пелевинских романов, где всегда есть диалог гуру и ученика, вообще о структурных особенностях, об инвариантах пелевинских сюжетов – обо всем этом я пока не поговорил, но меня интересует именно эволюция человека, который прошел через большое зло и начинает робко, делая первые шаги, отыскивать слюнявое, смешное добро. Может быть, в этом есть какая-то надежда.

1. По теории цикличности – чья инкарнация Пелевин и какой будет его собственная реинкарнация в будущем?

Очень хороший вопрос. Но, видите, в русском Серебряном веке такая фигура могла бы быть, должна была быть и не успела осуществиться. Я думаю, что это Скалдин, автор нескольких эзотерических, сатирических романов. Просто Скалдин не успел написать этого как следует, мы же знаем, что в прозе Серебряного века почти все плохо – в поэзии хорошо. А вот советский Серебряный век – там была так себе поэзия, но очень могучая проза: Трифонов, Аксенов, Стругацкие.

Я думаю как раз, что Пелевин – инкарнация кого-то из фантастов 1910-х, рано погибших в 1920-е. Скалдин и внешне очень похож, кстати.

2. Вы смотрели документальный фильм Караджева «Писатель "П". Попытка идентификации»?