Быль и легенды Запорожской Сечи

Увы, для многих жителей Украины примирение обернулось бедой. Татары по пути в Крым разоряли села и местечки, угнали тысячи людей. На Хмельницкого посыпались упреки. Распространялись слухи, что он таким способом расплатился с союзниками. Однако бурная волна возмущения всплеснула и в Польше. Расшумелась та самая многочисленная шляхта, которая на войну так и не приехала, отсиделась по поместьям. Кричала, что договор унизителен для «польской чести». Подхватили владельцы украинских земель – как им теперь хозяйничать в своих поместьях? Вмешался и Рим, папа предлагал 150 тыс. золотых скуди на продолжение войны. Сейм раскипятился. Королю угрожали рокошем (мятежом), договор объявляли недействительным.

И тут-то впервые подала голос Россия. В Москву прибыло польское посольство, объявить о восшествии на престол нового короля – но его вдруг отправили назад «без дела». То есть вообще не приняли. А на сейм пожаловал русский посол Кунаков. Об обстановке в Речи Посполитой он доложил: «Такова де злово несогласия и во всех людех ужасти николи в Польше и в Литве не бывало». Присмотрелся, разведал, что к чему, – и неожиданно учинил скандал по поводу «умаления чести» царя. Заявил: «Даже помыслить непристойно и страшно», что «радные паны» в своей грамоте хотели написать сперва своего короля, потом архиепископа гнезненского, а уже третьим Алексея Михайловича. «Умаление чести» по тогдашним канонам дипломатии было совсем не мелочью. Да и сам царь в ответе Яну Казимиру выговорил, будто нерадивому школьнику, – дескать, король «непристойно» назвал своего покойного брата Владислава «великим светилом христианства, просветившим весь свет», а в мире лишь «одно светило всему, праведное солнце – Христос». В общем, было ясно, Россия ищет повод для ссоры. А хитрый Кунаков еще и подсуетился накупить в Варшаве книг с оскорбительными выпадами в адрес России и царя. На Западе во все времена издавалось немало подобной макулатуры, и посол рассудил, что сейчас-то она пригодится.

На сейм приехала и делегация Малороссии во главе с полковником Несторенко и митрополитом Косовым. Конечно, митрополит был не лучшей фигурой для отстаивания казачьих интересов, но уж какой есть, сменить предстоятеля украинской церкви Хмельницкий не мог. Он лишь напутствовал Косова предельно красноречиво: «Ты, отче митрополите, если в тех наших речах заданных не будешь стоять на ляхов и на что новое изволите над нашу волю, то, конечно, будешь в Днепре». А в Варшаве Кунаков сразу же сошелся с Нестеренко. Усиленно показывал, будто ведет с ним секретные переговоры. Поляки переполошились, поспешили отправить русского посла на родину.

Но вмешательство Москвы заставило их крепко нервничать и убавить амбиции. Сейм все-таки утвердил Зборовский договор, хотя поляки при этом слукавили, утвердили «без внесения в сеймовую конституцию». Попросту говоря, сохранили за собой право отменить его.

Да паны и не скрывали, что считают договор позорным. Его сразу же нарушили, Киевского митрополита в сенат не пустили. Зато от Хмельницкого требовали строгого исполнения условий – пускай он оставит 40 тыс. реестровых казаков, всех прочих повстанцев вернет в «хлопское» состояние, допустит хозяев вернуться в украинские поместья. Но и казачий гетман не желал буквально соблюдать договор. Он отчетливо видел – поляки темнят. Хотят перессорить народ Малороссии между собой. Царским послам Неронову и Богданову он уверенно заявлял – война возобновится. Хмельницкий пресекал явные безобразия, казнил 20 человек за убийство шляхтича в Киеве. Издал универсал, что люди, не записанные в реестр, обязаны подчиняться законным хозяевам. Однако польская пропаганда ловко на этом сыграла – принялась распространять королевский манифест, что мятежников отныне будут усмирять совместно коронные и казачьи войска. На Украине это вызвало шквал негодования, казачьи предводители отказывались повиноваться Хмельницкому.

Да и то сказать, его положение было трудным. Раньше реестр в 40 тыс. показался бы казакам недостижимой мечтой. А сейчас против поляков поднялся весь народ. Получалось, что 40 тыс. человек обретут человеческие права, а остальные снова должны смириться с положением рабов! Хмельницкий лавировал, искал выход. В свой, гетманский реестр он вместо 40 тыс. вписал 50. Добавил еще один реестр, как бы для персонального войска сына Тимоша – 20 тыс. Придумал и новое правило, что «наймиты», работники казака, тоже должны пользоваться казачьими вольностями. Но поляки с такими нарушениями договора никогда не согласились бы.