Быль и легенды Запорожской Сечи

Сагайдачный с большим трудом сумел утихомирить конфликт, но это было последним делом в его жизни. Его ранение было нетяжелым, в руку. Но начались осложнения. Говорили, что татарская стрела была отравленной. А может, в рану попала инфекция. Или он мешал каким-то силам, и отравленной была не стрела, а что-то другое. Ему становилось все хуже. Успели довести до Киева, он принял постриг в построенном им Братском монастыре и преставился. Перед смертью каялся в убийстве Бородавки, вписал его в поминальный список вместе со своими родственниками.

Но и для султана Османа II война стала первой и последней. Янычары возмущались тяжелым и неудачным походом. А султан пришел к выводу о ненадежности янычарского войска, стал разрабатывать проекты заменить его другими частями. Воспользовались прежние временщики, заправлявшие страной при умственно-больном Мустафе, – его мать Халиме-султан и великий визирь. Информацию о замыслах султана подбросили янычарам. Османа свергли и удушили, его ухо и нос принесли в подарок Халиме-султан. Из «клетки» опять достали Мустафу и посадили на трон. Об убийстве племянника ему даже не сказали. Он бродил по дворцу и искал – где же Осман? Когда вернется и снимет с него нудную обузу власти?

Ну а в Речи Посполитой после войны сразу же стали затираться обещания, которые надавали казакам. Старый князь Константин Острожский поднимал на сейме вопрос о религиозных и гражданских правах малороссийского населения. Заступался и королевич Владислав. Казаки дважды спасали его, а он был честным молодым человеком, еще жил идеалами благородства и не был испорчен властью. Но депутаты проваливали их инициативы. Да и Ватикан разве позволил бы Сигизмунду свернуть атаки на православие? Папа Урбан VIII в 1622 г. направил инструкции нунцию Ланцелотти, где открытым текстом требовалось натравливать поляков против России и Православной церкви. А папский нунций Торрес составил записку «Об униатах и не униатах в Польше», предлагая программу дальнейшего распространения унии, в частности – через подкуп низшего православного духовенства.

Вся цензура в Речи Посполитой была передана иезуитам. В качестве еретической они сжигали на кострах не только православную литературу, но и старинные польские хроники: историю королевства фактически конструировали заново, по их собственным разработкам. Наскоки на православных не прекращались. Причем притеснять их считали «хорошим тоном» не только католики, но и протестанты. Лютеранин Фирлей, во владения которого попала знаменитая Почаевская гора с монастырем, сперва запретил паломникам ходить туда. Потом отобрал у обители земли, приказывал бить монахов. Наконец, налетел с вооруженным отрядом, разорил монастырь, захватил его богатства, увез утварь и чудотворную Почаевскую икону Пресвятой Богородицы. Выставил ее на пирушке, а жена Фирлея плясала в церковных облачениях. Но ей вдруг стало худо, ею «овладел злой дух и страшно мучил». Фирлей счел за лучшее вернуть икону в монастырь.

Миновал лишь год со времени войны с турками и принятия соглашений с Сагайдачным, а уже в 1622 г. Перемышльский епископ Исайя Копинский обратился к царю Михаилу Федоровичу, просил дозволения перебраться в Россию ему самому и монахам его епархии. А летом 1624 г. в Москву прибыло посольство от Киевского митрополита, его возглавлял Луцкий епископ Исакий Борисевич. Переговоры от русского правительства вели боярин Черкасский и дьяк Грамотин. Тема переговоров обозначена в протоколах: «О принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство». Но ведь это означало войну с Польшей, а возобновлять ее Россия была еще не готова. В окружении царя и патриарха Филарета выражали сомнение и в том, что среди украинцев вызрело единодушное желание перейти под власть Москвы. Послам из Киева ответили: «Ныне царскому величеству того дела всчати нельзя», поскольку «та мысль и в самих вас еще не утвердилась, и о том укрепления меж вас еще нет».

Но если поляки нарушали обещания, то и запорожцы игнорировали наложенные на них запреты. Каждую весну на Сечь стекались казаки и новые добровольцы. После турецкой войны их было еще больше, чем прежде. Это стало престижным. Казаки говорили: «Велыкий Луг – батько, а Сич – маты, там треба житы, там треба и вмираты» («Великая Степь – отец, а Сечь – мать, там надо жить, там надо и умирать»). Множество лодок покрывало море. Причем и донские казаки стали строить такие же лодки, как на Днепре, сносились с Сечью, договаривались о совместных действиях.