Былины и были

Заглянул в дупло – она!

– Дуня! Дуня! – тишина.

– Дуня! Ты ли! Слава Богу!

Я нашёл к тебе дорогу!

Сотник выкрикнул, взойдя,–

Пожалей, краса, себя.

Ты подумай о себе,

Я ли не жених тебе?!

Я богат, красив и строен.

Тебя разве не достоин?

За тебя сражу любого,

Молви, Дуня, только слово.

Сразу нынче под венец.

Я, Дуняша, не скупец.

Будешь в бархате ходить,

Будешь золото носить:

Бусы перстни и браслеты,

И не слушай ты наветы.

Зависть движет языки.

Языки на зло легки…

Тут Дуняша восклицает:

– Ах, моя душа страдает!!

Нету Феди-продавца,

Нету милого лица.

В сердце пусто без него…

Мне не надо никого.

А тем паче, перстней, злата

Я ведь им была богата.

Я ведь счастлива лишь с ним

С коробейником моим.

Пусть убит он, пусть в земле,

Но его душа во мне

И другой – там места нет,

Вот убийце мой ответ.

Усмехнулся сотник криво:

– Нет, так нет, сие не диво.

Понимаю я тебя,

Понимаю и себя…

Будет всякий насмехаться

И при мне за бусы браться,

Серьги трогая в ушах,

С чертовщинками в глазах.

Не достанься никому,

Коли ты верна ему.

Зря я только вопрошал…

И вонзил ей в грудь кинжал.

Дуня охнула, упала.

И, упавши, прошептала:

– Сокол!..сокол!.. ты прости.

Строго Дуню не суди…

Сотник тут дупло покинул,

Трубку из кармана вынул,

Он уверовал в везенье

И, конечно, нападенья

Сверху он не ожидал;

Зря лишь саблю обнажал.

Два могучие крыла;

Когти молодого льва;

Тень зависла над тропою;

Жалкий вскрик подобен вою;

Клич воинственный с груди;

Что там стало? С высоты,

Видно только пух кружит

Труп распластанный лежит;

Сокол весь в избытке сил,

Клюв на жертву навострил.

Здесь он царь, судья и воин;

Он отмститель и достоин

Уваженья и похвал.

Это место я знавал.

Сокол к девушке подходит

По лицу ей клювом водит,

Что-то тихо говорит,

А перо его дрожит.

Он по Дунюшке горюет,

Он по Дунюшке тоскует.

Ветер в небе поднялся,

Ветер в чащу подался

И завыл там в страшном горе

Будто дикий зверь в неволе.

Туча к лесу подошла,

Туча наземь прилегла.

Вот она сейчас вздохнёт,

Горе в землю изольёт,

Побегут ручьи в тоске,

К Волге-матушке реке

И поднимется волна

Тяжкой грустию полна,

И затопит берега

На лета и на века.

Сокол девушку берёт,

Сокол девушку несёт.

Вот тенисты берега,

Вот под ним уже река,

И внизу у пены вод

На волну её кладёт.

И парит на месте том,

День за днём

И день за днём.

– Ну, а птица, что же с ней?

Я скажу тебе о ней:

Сокол в небо поднялся;

Сокол грустью налился;

Не милы ему просторы,

Небо, голубые горы,

Волги бережный разлив,

Колыханье спелых нив.

Дуню птице не вернуть,

Лучше вечным сном заснуть.

Сложил крылья и стрелой,

Падать стал к земле родной,

Чтоб у чёрной той земли,

Вечный свой приют найти.

С той поры немало лет

Утекло. А божий свет

Помнит драму на горе,

Кто покоится в земле.

Люди песнь о том сложили

Новы гнёзда птицы свили,

Славу соколу поют.

Гору в честь него зовут,

«Соколовой» величают,

Все в народе её знают.

Прозревая же года,

Я скажу – любовь свята

И как будто бы во сне

Вижу памятник в горе –

Дуб из бронзы, величавый,

В нём проход в дупло немалый,

Дева у дупла стоит,

Устремлено вверх глядит.

На носочках, босы ноги,

С крутизны видны отроги,

В пальцах плат над головой,

Машет бронзовой рукой.

А на дубе в вышине

На коряжистом сучке

Сокол крылья размахнул,

Голову чуть-чуть пригнул.

С сука он готов сорваться,

Над обрывом распластаться,

В струях воздуха парить

И полётом славить жизнь.

Ветер бронзою шуршит

И листвой больших ракит.

К древу юноши приходят,

С собой девушек приводят,

Чтоб судьбу предугадать

Иль желанье загадать.

Там стихи они читают,

Серебро в дупло бросают,

Под гитарный звон поют,

Своей жизнью все живут.

Может быть не так всё будет,

Как всё будет – жизнь рассудит.

Баллада о соколах

Я всё думал – «напишу»;

Не сложилось – так скажу;

Может частью неумело;

Вот как это было дело –

Майский вечер настаёт;

Бабка Вера коз пасёт,

И с пастушеской сумой

Правит их к себе домой.

Пейзаж этот здесь привычный.

Собеседник мой обычный –

Школьных лет один – малец,

Да его ещё отец;

Дед пришаркал, сел рядком

(С пустым мятым рукавом),

В тике дёргает ногою;

Отгоняет дым рукою;

Каждый день он здесь сидит

И медалями звенит:

За Одессу, за Варшаву,

Чуть повыше вижу «Славу»;

Рядом с «Славою» «Звезда»,

Ну, а дальше борода

Золотистый ряд скрывает,

Что под нею, я не знаю;

Ясно только – дед – герой

И совсем, увы, больной;

Слаб глазами, очки носит;

Если вдруг его кто спросит:

«Дед, тебе годок какой?»

То ответит: «Ще живой.

Год у нас у всех один,

Кто сражался за Берлин».

Мы к нему, мол, одолжи,

Про медали расскажи.

Вроде знаем мы тебя,

А за что медаль твоя?

Мы, того не разумеем;

Так лишь, попросту, глазеем.

Ждать себя дед не заставил;

В уголок костыль поставил;

Стряхнул пепел с рукава;

И сказал: «Были́ дела-а́…

Что под Пе́штом, что под Прагой,

Всё бралось большою дракой;

Бились танки, бились люди,

Плавились стволы орудий;

Самолёты в облаках

Разлетались в пух и прах;

И средь этой кутерьмы,

Были ведь не только мы…».

И осёкся, было видно,

Что ему, как будто стыдно,

Иль неловко за людей.

Что-то вспомнил видно в ней,

В той войне, что зрит ночами,

Что повисла за плечами

И чем дальше те года –

Всё отчётливей видна.

«Что ж, историй всяких много,–

Дед сказал,– война не ново,

Но, скажу я за друзей,

За животных, что на ней,

Не по их совсем вине

Оказались на войне».