– Великий мганнга Оукуса поможет отогнать злых духов от тела белого брата, – сообщил царёк. – И ты снова станешь круглым и розовым, как сердцевина арбуза кэмэ
Я не стал пререкаться со старым бараном, наблюдая, как чернорылый шаман раскладывает своих идолов вокруг клетки и собирает веточки для костра. Скоро приготовления к очередному спектаклю были закончены, и Оукуса привычно начал скакать, вскрикивать и звенеть погремушками, нагоняя страх на всю округу. Временами он бросал в костёр какую-то дрянь, распространяющую такую злую вонь, что в клетке стало нечем дышать. Спасибо, хоть не бросался навозными шариками, а то у меня этого добра, хоть и присыпанного песком, хватало с избытком, несмотря на то, что клетка временами убиралась.
Ничего нового в ужимках шарлатана не было, а когда он привычно рухнул на землю и заколотился в припадке, мне пришла в голову одна забавная мысль, и я решив переплюнуть мганнга в колдовстве, велел принести кружку спирта, что воспринялось как возвращение ко мне аппетита. Я встал посреди клетки и умело закатил глаза, а когда обрадованные дикари доставили требуемый продукт, обратился к ним с проникновенным вступительным словом:
– Черномазые выродки, – начал я по-английски, избегая нежелательных эксцессов от явной остроты речи, – паскудные ублюдки и мерзкие твари, – смело уснащал своё выступление яркими оборотами родной речи, – погань и сволота, так вас и эдак… – и лишь выплеснувшись, спокойно закончил на понятном наречии: – Ночью я беседовал со своим богом, и он не желает моей смерти. Бог хочет, чтобы во мне возгорелся огонь, который превратит в пепел любого, кто примет в себя хоть малую часть моего тела.
С этими словами я попросил поджечь огненную воду в кружке. Оклемавшийся Оукуса охотно исполнил просьбу, с интересом наблюдая за моими действиями, хотя и отбежав от клетки на почтительное расстояние.
Спирт в кружке выгорал коптящим синим пламенем, а я вперивался в небеса, якобы общаясь со Всевышним. Толпа затаилась, ожидая от белого очередной пакости. Но я не торопил события.
Горящую водку дикари видели не раз, поэтому не удивились моей выходке, хотя и продолжали проявлять первобытное любопытство к моим дальнейшим действиям. Я их не разочаровал, а протомив неизвестностью пяток минут, показал нехристям старый фокус портовых кабаков. Я запрокинул голову, раззявил во всю ширь свою пасть и, подняв кружку над головой, стал тонкой струёй вливать пойло в свою глотку. Спирт во рту гас и привычным путём катился в мою утробу, не причиняя вреда. Когда первый раз, да ещё в сумерках, видишь этот трюк тренированных пьяниц, он производит щекотливое впечатление на нервную систему и вызывает уважение к исполнителю, а я очень надеялся, что дикарям не приходилось отдыхать культурно по прибрежным притонам.
Эффект от моего балаганного номера превзошёл все ожидания. Первыми пали ниц прихлебатели Муани-Лунга. Да и сам царёк был потрясён увиденным и хоть не распластался на земле гадом, но согнулся почтительно, как это делает любой дикарь перед неприемлемым его разумом научным фактом. Последним меня признал за своего великий мганнга Оукуса.
– Мархаба, мархаба, – стал выкрикивать он слова шаманского приветствия, а затем тут же и окрестил меня на свой лад: – О, Великий Белый Пожиратель Синего Огня, – заголосил он, – не отвращай более своего сердца от детей своих, они все повинуются тебе!
Привыкший к околпачиванию тёмных масс, Оукуса вряд ли до конца поверил в мои небесные связи. Скорее всего, старый лис решил извлечь пользу от моего возможного возвышения. И действительно, впоследствии он неоднократно просил любезно и не очень поделиться с ним тайной поглощения огня, но мы так и не столковались, находясь на разных культовых платформах.
С этого памятного вечера моя жизнь круто пошла на лад. Я покинул ненавистную клетку и поселился в отдельной хижине с видом на ограду с отрезанными головами. Мне позволялось днём шататься по стойбищу, не приближаясь к их священному роднику, и делать всё, что взбредёт в голову в пределах Таба-Нгу, так как змеемудрому Оукуса духи нашептали, что за частоколом Великого Белого Пожирателя Сине¬го Огня ждёт неминуемая смерть от рук местных злых демонов. Кроме этого, было и ещё одно неудобство – денно и нощно меня повсюду сопровождали четверо воинов. Они явно были приставлены царьком для догляда, хотя официально предназначались только для раболепного услужения. Лишь в хижину эти соглядатаи не совали свои чёрные носы, бродя ночами вокруг и мешая моему полноценному отдыху.
Очень скоро я вошёл в роль небожителя, умело благословлял воинов на ратный подвиг, терпимо относился к женщинам и не поднимал руку на детей, повсюду таскающимися за мною. Иногда, нагоняя страх на дикарей, я пил полыхающую пламенем водку, но чаще, охлаждённую по моей просьбе в роднике, чем доставлял удовольствие Муани-Лунга, до сей поры не допёршего понижать температуру огненной воды перед употреблением. Именно этот практический шаг навстречу вождю внёс в наши с ним отношения некоторую теплоту и взаимопонимание в беседах возле бочонка.