Быть мужчиной

В прохладном фургоне Ноа закрыла глаза и выдохнула. Гнев в ней кипел на медленном огне уже несколько месяцев и каждую минуту готов был выплеснуться наружу. Перед тем как порвать с Гейбом, Ноа затевала с ним скандалы из-за пустяков, слишком бурно реагируя на каждую мелочь. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, а потом Гейб уходил, и она бесилась оттого, что он ушел. Или, например, Ноа устраивалась у него под боком, свернувшись клубочком, но тут он произносил какую-то случайную фразу, которая ее бесила, и она оскорбленно отворачивалась и отодвигалась, при этом даже если ей и хотелось снова к нему потянуться, она не в состоянии была это сделать. И сексом она с ним заняться не согласилась. Гейб им уже занимался, а она нет, и ее беспокоило это неравенство. Не то чтобы Ноа считала первый раз каким-то особенно романтичным. Скорее она остро ощущала, что их первый секс всегда будет для них иметь разное значение. Гейб будет вспоминать ту, другую девушку, свою первую, еще долго после того, как, возможно, забудет ее, Ноа, а она, по сути, даст обещание запомнить Гейба навсегда. «Да реши уже что-нибудь, наконец!» — закричал он ей перед тем, как они окончательно поругались. У нее тогда в очередной раз резко сменилось настроение, и она от него отвернулась. Но что ей было решать кроме того, собственно, спать с ним или нет? В августе он должен уехать в колледж. Там он найдет себе другую девушку, с характером полегче, беззаботную и красивую. Ноа так Гейбу и сказала, он запротестовал, но она продолжала настаивать на своем, спокойно и реалистично, будто ничто не могло ее задеть.

Всегда ли она была такой? Ноа очень гордилась своей независимостью. Моника и Леонард уверяли, что она держалась независимо с самого младенчества. Одна из самых ранних историй о своем детстве, которые Ноа слышала от родителей, была о том, как в два года ее привели в детский сад и она пошла в группу, даже не оглядываясь на них. Там она залезла на лошадку-качалку, а когда другие дети хотели тоже покачаться, начинала вопить. Так она и сидела верхом, упрямая и надменная, и отгоняла остальных детей мощью своего крика. Ноа никогда не подвергала сомнению эту версию истории и то, что ее использовали, как и все истории, которые родители рассказывают детям об их раннем детстве, как способ подтвердить, что у ребенка всегда был такой характер. Но почему она не упиралась, не цеплялась за мать? Может быть, потребность в независимости возникла задолго до того, как все это превратилось в историю, в предмет гордости. Может, гордость — это просто уязвимость, которая пытается казаться силой и наконец в нее превращается? Но все сильные стороны характера, которые развивались, потому что в них возникала нужда, держались на шаткой основе. Под ними была дыра. Разве она не цеплялась бы за мать, если бы Моника была матерью, за которую стоило цепляться вместо того, чтобы утешаться лошадкой-качалкой?

Вернулся Ник и сказал, что к ним едет хозяйка магазина с дополнительной порцией цветов, чтобы переделать букеты. Они сели ждать ее в фургоне, включив кондиционирование на полную катушку. У Ноа опять зазвонил телефон; это был Леонард, и она не стала снимать трубку, чтобы звонок переключился на голосовую почту. Ноа представила, как он на закате стоит на вершине телля. Холм у него под ногами возник постепенно — непрерывное чередование слоев человеческой жизни и ее разрушения начиная с семи тысяч лет до нашей эры и до библейских времен. Жемчужина в короне библейской археологии — и Леонард не забывал напоминать об этом всем окружающим. Больше нигде в Израиле не было такого количества памятников бронзового и железного веков, повторял он студентам в начале каждого лета. Глядя на юг через Изреельскую долину, он упирался взглядом в далекие голубые холмы Самарии, и этот вид вызывал у него укол раздражения: подумать только, в них таится целая сокровищница тайн, а к ним нет доступа, и при его жизни туда не добраться! Стоя на вершине телля, Леонард оставил ей сообщение. Она и не слушая знала, что там говорилось. Но к Берковицам Ноа ехать не собиралась.

Ник достал сигаретную бумагу и жестяную коробку с травкой. Он отщипнул комок, размял пальцами и насыпал ароматную траву в сгиб бумаги. Обычно Ноа не нравилось быть под кайфом, но сейчас в ней скопилось достаточно скуки и раздражения, чтобы затянуться пару раз. Дым обжег ей горло, но вскоре она расслабилась, и в голове стало легко.

Когда ей понадобилось в туалет, она вышла из фургона и пошла в дом. Огромная передняя дверь стояла открытой, и через нее туда-сюда бегали сотрудники фирмы, готовившей банкет. Ноа остановила парня, несшего на плече ящик «Божоле», и спросила, как пройти в туалет.

— В кухне спроси, — ответил он, указав жестом внутрь дома.