Быть мужчиной

Она подождала, глядя в глазок, пока не появились две смутные фигуры, высокий мужчина с портфелем и невысокий пожилой в шляпе. Высокий достал носовой платок.

Тамар представляет их: маленького в коричневой фетровой шляпе и высокого, на лбу у которого выступил пот — лоб высокий, линия роста волос сильно отступила назад, к следующему году он совсем облысеет, но борода у него вполне приличная, курчавая и черная, и очки в тонкой оправе. Она представляет, как мать приоткрывает дверь, не снимая цепочку, которую Тамар поставила четыре года или пять лет назад, как раз перед тем как вернулась в Нью-Йорк и установила систему безопасности в собственном доме, раз она тоже теперь одна.

Человек из социального обеспечения просунул в щель свою карточку.

— Спасибо, извините за беспокойство. Рон Азрак. Мы можем войти?

— Что это за имя такое, Азрак?

Он улыбнулся. У него славное лицо, говорит ей мать, глаза очень теплые.

— Турецкое, мой дед в Стамбуле родился.

— Правда? Я всегда хотела съездить в Турцию.

— Еще не поздно, — сказал ей человек из социального обеспечения с блеском в глазах. Знает, что сказать старухе, чтобы она почувствовала себя лучше, его мать, наверное, гордится, что вырастила такого сына, вежливого и учтивого, ну и что, что у него нет научной степени, говорит ей мать, по сердечной доброте и из чувства долга перед своим народом он решил работать в службе специального обеспечения, вот уж неблагодарная работа.

— Ты имеешь в виду службу социального обеспечения, — говорит Тамар, выбрасывает остаток обеда в мусор и смотрит на часы: еще двадцать минут до следующего пациента.

— Ну да, верно, — говорит ее мать.

— Босфор! — сказала, наверное, ее мать человеку из службы социального обеспечения, демонстрируя знания, полученные из множества ночных телепередач. — Если на свете и есть река с именем красивее, я такой не знаю. И подумать только, она разделяет два континента! — наверняка сказала она, потому что ее мать тоже умела включать обаяние, если хотела.

— Хочу вам объяснить, зачем я пришел, Илана, — сказал человек из социального обеспечения. — Наверное, вам лучше сесть, это может оказаться для вас потрясением.

Он подвел ее к тахте и усадил. Мать говорит, что она не то чтобы пригласила его войти, но стоит дать палец, так тебе всю руку откусят.

— Я и не ожидал, что вы его сразу узнаете, столько лет прошло. — Человек из социального обеспечения оглянулся на дверь, и ее мать опять обратила внимание на старика в шляпе и темном костюме, который молча стоял в коридоре. — Мы его всего несколько дней назад нашли, он еще не вполне пришел в себя, — сказал человек из социального обеспечения. — Вы его не узнаете?

— Я думала, он ваш напарник, — сказала ее мать и поерзала, пытаясь вспомнить, не должна ли она кому-нибудь денег. Человек из социального обеспечения рассмеялся, продемонстрировав большие турецкие зубы.

— Ну ладно, — сказал он внезапно серьезным тоном. — Раз вы спросили про мою семью, можно я расскажу вам небольшую историю?

Ее мать посмотрела на часы и с изумлением обнаружила, что еще даже половины девятого нет. Она уже давно ложилась не раньше полуночи. Я и решила, сказала она Тамар, что телевизор подождет. Разве можно прогнать такую вежливую Шехерезаду?

— Ну ладно, — сказала она, стараясь не обращать внимания на старика, который темной лужицей замер у ее передней двери.

Человек из социального обеспечения достал носовой платок и снова вытер лоб.

— Открыть окно проветрить? — спросила ее мать.

— Почему бы и нет?

— Потому что в него может залезть человек с ножом.

— Что-что?

— Мне бы тоже полегчало от ветерка, но я живу одна, мистер Азрак, моя дочь в Нью-Йорке, а с моим сыном длинная история.

— Называйте меня Рон.

— Я живу одна, Рон, и я уже немолода, как видите, так что приходится быть осторожной.

Тамар представляет, как в квартиру влетает теплый воздух, неся с собой звук мопеда и голоса парочки, которая идет по улице мимо дома и ругается, и как человек из социального обеспечения манит старика, все еще стоящего у двери, а тот входит, не снимая шляпы, идет медленно, а за пару метров от ее матери останавливается и со спокойным непроницаемым выражением лица изучает ее крашенные в рыжий цвет волосы, широкое лицо с веснушчатыми щеками и все еще на удивление гладкой кожей, ее внимательные карие глаза и футболку, на которой написано «Верь мне, я доктор». Тамар представляет, как мать внезапно жалеет, что не надела чего-то поприличнее, потому что на нее давно уже так внимательно не смотрели. Как она жестом указывает ему на стул и старается не обращать внимания на внезапные мурашки по коже, и как он снимает шляпу, прижимает ее к груди и садится у открытого окна, прямо, будто в самолете ждет взлета, после которого можно будет расслабиться. Как ее мать снова ставит чайник на плиту, а когда она возвращается, человек из социального обеспечения сквозь очки в серебряной оправе тоже смотрит на нее с любопытством — с чего это она стала всех так интересовать?