Быть мужчиной

Ни Шломи, ни мать, похоже, не волнует, что даты не складываются: в войну он был ребенком и не мог тогда ни на ком быть женат, а мать их никак не связана с Венгрией, никогда там даже не была. Пока Муж торчал за железным занавесом, мать росла в Иерусалиме, превратилась из девочки в женщину, училась в Еврейском университете, познакомилась с отцом, вышла замуж, переехала в Тель-Авив, забеременела и родила Тамар, а через четыре года — Шломи. Почему, спрашивает Тамар, когда железный занавес наконец поднялся и впустил ненадолго свет демократии, Муж не предпринял ничего, что помогло бы его найти? Почему только недавно, когда венгерское правительство стали контролировать крайне правые и оно начало все откровеннее поддерживать ксенофобию на государственном уровне и восхвалять нацистских пособников, Мужу, не имевшему родни и жившему в маленьком городке, где соседи всё активнее демонстрировали антисемитизм, наконец пришло в голову поднять белый флаг потерявшихся, которые хотят, чтобы их нашли? Разве не существует срока давности на заявление о том, что ты потерялся? И при чем тут вообще ее мать? Какое-то время Тамар даже думает — может, у матери есть тайна, которую она скрывала от остальной семьи. Мать всегда готова была выслушать и поддержать, всегда отдавала себя Тамар, Шломи и их отцу ровно в той степени, чтобы они чувствовали, что она уделяет им всем внимание. Когда родилась Айрис и потребовала от нее всего сразу, Тамар задумалась о том, как это получалось у матери, как она умудрялась делать так, чтобы дети чувствовали — их видят и слышат, о них заботятся, их любят, но при этом не отдавала им всю себя, маленький кусочек сохраняла для чего-то другого. Сама Тамар не знает, как это делать. Она дает либо слишком много, либо недостаточно, чувствует себя либо выжатой как лимон, либо эгоисткой. Айрис она завела, только закончив исследования и организовав собственную практику. Дэвид с самого начала хотел детей, но она настояла на том, что ей нужно время. А когда она наконец согласилась забеременеть и родилась Айрис, малышка страдала от колик и не переставала плакать. Чтобы успокоить ее, Тамар требовалась вся энергия, которая у нее была, так что у нее как матери с самого начала, похоже, был только один выбор — полностью посвятить себя ребенку: носиться вокруг кухонного стола, чтобы ребенок подпрыгивал в переноске, что-то ей мурлыкать, шептать, укачивать и раскачивать, позволить Айрис высасывать всю кровь из ее мизинца, из ее жизни, перестать общаться с друзьями, потому что, если Айрис не получала всего внимания матери, она была безутешна. И даже когда закончились почти двенадцать месяцев колик, ребенок сохранил повышенную чувствительность ко всему. Для маленькой Айрис мир, хоть и чудесный, по сути своей казался опасным местом, и ей постоянно нужна была Тамар, чтобы справиться с опасностью. Ее ли это рук дело? Неужели это она передала дочери мрачный и тревожный взгляд на мир? Скорее всего, да. При этом сама она таким ребенком не была. Мать всегда говорила, что Тамар была беспроблемным младенцем, хотя, если подумать, это, наверное, больше говорило о ее матери, чем о ней. Воспитание Айрис очень надолго ее измучило и лишило сил, поэтому на то, чтобы завести Реми, она решилась только почти через пять лет. И даже тогда она была уверена, что делает это только ради Айрис, чтобы дочь не была одна. В тот трудный период, глядя на себя в зеркало и пытаясь понять, куда ушла ее личность, вернется ли она хоть частично, или то, что делало Тамар собой, ушло навсегда в обмен на ребенка, она часто гадала, в чем секрет ее матери. Что такое она знала или чем обладала, что позволяло ей отдавать себя ровно столько, сколько нужно, и не отказываться от себя целиком. Тамар только сейчас приходит в голову, что, может, у матери было что-то свое — что-то или кто-то, в ком она нуждалась и поэтому взяла это себе, зато потом смогла отдавать себя близким. Но даже если у матери была тайная жизнь, даже если она нашла способ восполнять неизвестными путями ту любовь, которую она отдавала, с потерянным Мужем это могло быть связано не больше, чем с человеком из Найроби или из Шанхая. Факты просто не складывались.

— Ну да, это абсурдно, и что с того? — наконец признает Шломи по телефону через два вечера после того, как мать с Мужем съездили на пикник на пляж возле Герцлии. — Что в этом плохого, если это никому не приносит вреда? Беспокоиться не о чем, — уверяет он, продолжая придерживаться жизненной позиции, нетипичной для их семьи. — Муж безвреден, у него нет никаких планов на деньги или квартиру матери. Он очень приятный человек, мать получает удовольствие от общения с ним. Она одна с тех самых пор, как умер отец. С какой стати мы должны отказывать ей в компании и развлечениях, придираясь к фактам?