Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер

В подвале этого музея выставлены работы женщин. Потолок давит, освещение плохое. Никогда я еще не видела, чтобы женское искусство ставили так низко. На верхних этажах, на свету – Ван Гог, Сезанн, Гоген, Матисс, Пикассо, Брак, Кирхнер, Нольде, Кандинский, Клее… Внизу, в тени – беспорядочно перемешанные античные статуэтки и современные видеоинсталляции. Богини, матери, королевы – единственное, что их объединяет, – это то, что они сделаны женщинами или изображают женщин.

В тупике, за большим экраном, располагается шедевр Паулы, «Автопортрет с ветвью камелии». Парадокс еще и в том, что именно этой картиной музей себя рекламирует: она развевается на двухметровом вертикальном баннере над проспектом[38].

На самом деле это маленькая картина. Шестьдесят сантиметров на тридцать.

Она смотрит на нас в упор.

«Сколько тоски», – говорит Мишель.

«Взгляд очень грустный», – подтверждает Ганс-Юрген.

Мужчины обсуждают, не стоят ли в этих сияющих глазах слезы.

Она нарочно написала себя спиной к окну. Оставив на свету зрителя. Мне кажется, что она слегка улыбается. Но две складки тянут уголки ее губ вниз. Под глазами круги. Пальцы, сложенные тюльпаном, держат ветку камелии. На шее тяжелое янтарное ожерелье. Брови чуть сдвинуты; она сосредоточена.

По-моему, она пишет картину. Конечно, такая интерпретация не мешает видеть в этом полотне горечь, разочарование в семейной жизни, творческое оди+ночество. Но она не обвиняет нас в этом. Ее взгляд сосредоточен на собственном холсте и на зеркале, в котором она рассматривает свои черты.

Это автопортрет женщины, пишущей картину.

⁂

Нацисты выбрали именно этот автопортрет (и еще один, обнаженный и во весь рост), чтобы выставить Паулу дегенеративной, entartet. «Художница из Ворпсведе, прославившаяся после смерти, представляет собой глубокое разочарование. Ее манера такая неженственная, такая грубая. ‹…› Ее работы оскорбляют немецких женщин и крестьянскую культуру. ‹…› Где чувственность, где женственное материнство? ‹…› Безвкусная смесь цветов, идиотские фигуры, называемые крестьянами, вырождающиеся больные дети, отребье»[39].

⁂

Паула писала настоящих женщин. Я бы даже сказала, по-настоящему обнаженную натуру, сбросившую с себя мужской взгляд. Эти женщины не позируют перед мужчиной; Паула увидела их – не через призму мужского желания, подавленности, собственничества, доминирования и стремления противопоставить. На картинах Модерзон-Беккер женщины не соблазнительны (как у Жерве) и не экзотичны (как у Гогена), они не дразнят (Мане) и не выставлены жертвами (Дега), не отчаянные (Тулуз-Лотрек), не рыхлые (Ренуар) и не исполинские (Пикассо), не статные (Пюви де Шаванн) и не воздушные (Каролюс-Дюран). Они не «из бело-розового миндального теста» (так Золя с издевкой описывал картины Кабанеля). Паула не пытается взять реванш. Она не пытается что-то доказать. Никого не оценивает. Она показывает то, что видит.

И дети – тоже настоящие. История искусства наплодила целый выводок чрезвычайно неудачных младенцев Иисусов на груди у скептичных Мадонн. У них обезьяньи морды, шеи стариков, а кормление грудью навевает мысли в лучшем случае о коровах, в худшем – о бильярдных шарах. Нет, таких детей, как у Паулы, я никогда не видела на картинах, но именно так они выглядят в реальной жизни. Сосредоточенный, почти неподвижный взгляд широко раскрытых глаз маленького человека, сосущего грудь. Рука упирается в грудь или сжата в кулачок. Запястья нет – только складка. Голова не держится. Пухлые, а не мускулистые ножки. Иногда тонкие руки. Щеки: румяные или бледные, но всегда не такого цвета, как у взрослых. И окружают их апельсины Паулы…

Когда маленькая Элсбет в бане прикоснулась к ее груди и спросила о ней, Паула лирично сказала: «В ней-то и вся тайна». Происхождение мира: капля жизни на кончике соска. Уже тот факт, что маленькие люди появляются из женских вагин, – скандал. А уж то, что грудь нужна, чтобы кормить, – это грабеж и незаконное присвоение. Невозможно представить себе младенца, припавшего к соску Олимпии. Что же до вагины Девы Марии – от нее лучше держаться подальше.

Не знаю, существуют ли женские картины; мужские же повсюду. Во времена Паулы в Лувре выставлялись работы всего лишь четырех художниц: Элизабет Виже-Лебрен, первой попавшей в этот музей; аллегорические картины Констанции Майер; пастельные портреты Аделаиды Лабиль-Гиар; и работы Гортензии Одебор-Леско, чуть более поздней художницы, оказавшейся в Лувре в начале XX века. В письме к Кларе, рассказывающем об осеннем Парижском салоне 1907 года, Рильке писал о зале, полностью посвященном Берте Моризо, и о галерее Евы Гонсалес[40] – видимо, это было редкостью, заслуживающей упоминания. В музеях и галереях значительно меньше выставляющихся женщин, чем выставленных, причем последние часто обнажены. А Констанцию Майер, пытавшуюся писать обнаженную натуру во времена Наполеона, высмеяли и освистали[41].