Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер

Девятого марта 1907 года она объявляет матери и Милли о своей беременности, но – тсс! Об этом нельзя никому говорить.

⁂

«Этим летом я осознала, что я не умею быть одна. Важнее всего для работы покой, который я обретаю рядом с Отто», – пишет Паула Кларе, уезжая из Парижа. Она оставляет мебель на хранение хозяину квартиры и просит Рильке ее распродать.

Рильке вспомнит об этом только через несколько месяцев, рассматривая акварели Сезанна: боже, он совсем забыл про мебель! «Забыть о таком – ужасно и невероятно ‹…›. Надеюсь, что моя рассеянность не обернулась катастрофой. Мне продать всё разом? Так будет проще всего. Я совершенно забыл номер дома, поэтому пока ничего не могу предпринять. Мне поехать туда? Боюсь, я сделал глупость. Пожалуйста, скажите мне что-нибудь; и если возможно, что-нибудь утешительное».

Это последние письма, которыми обменяются друзья: четыре письма про мебель, этот груз, тяжелый, как бремя, неизменно тяготившее обоих. Паула пытается уложить это у себя в голове. Да, пишет она, совершенно забыть про ее мебель – это все же «немного дурно». Адрес простой: дом 49, бульвар Монпарнас, возле Академии, квартира Витти. Пусть Рильке продаст все вещи разом, если старьевщик согласится их взять, а на вырученные деньги пусть купит что-нибудь красивое, например перламутровую брошь, вроде той, которую Паула потеряла в Париже. Или бронзовый столовый колокольчик в виде женщины. Или фоторепродукции Гогена, их можно купить у Друэ, дом 114 по улице Фобур-Сент-Оноре. И пусть в любом случае пришлет ей каталог осеннего Парижского салона, с работами Сезанна. Поскольку, увы, она не сможет приехать.

О будущем ребенке – ничего, кроме намека на невозможность путешествовать.

Рильке нашел квартиру, но ее хозяева из Академии уехали на все лето, и открыть невозможно, консьержка неумолима. «Столица не меняется. Она не вырастет, но, будем надеяться, и не уменьшится. Как только у меня появится время, я снова займусь этим делом и доложу Вам о своих успехах». Только попав в квартиру, он обнаружит, что она действительно всё там оставила: матрасы, кушетку, два стола, два стула, большое зеркало и множество мелочей.

В конце октября Рильке «буквально живет у Витти». Увы, никто не хочет покупать ее мебель. Самые мелкие старьевщики только пожимают плечами. И консьержка не желает ничего брать – даже за полцены! «И вот, катастрофа»: мадам Витти продает мастерскую. Нужно освободить ее. Поскольку Рильке не мог просто выставить всё на улицу, он решил отдать мебель одной модели, а матрас – консьержке. И поскольку всё это в какой-то мере по его ошибке, он предлагает Пауле двадцать франков в качестве компенсации. Он не успеет ей ничего купить: со дня на день он уезжает. Он посылает ей каталог осеннего Салона. «Живите счастливо и будьте снисходительны к Вашему преданному РМ Рильке».

Это последнее, что он напишет Пауле.

⁂

На той же неделе он посылает Кларе письмо, предвосхищающее «Элегии» как антибиографию, то, чего бы достигло молчание, если бы молчание рассказывало о жизни: «О, мы считаем годы, но то здесь, то там сами вычеркиваем страницы своей жизни, останавливаемся, начинаем снова, хватаемся то за одно, то за другое… А ведь происходящее с нами настолько слито в единое целое, всё связано, всё множится, растет и обретает форму… и, в сущности, нам остается только быть здесь: просто, уверенно существовать, как существует земля, – принимая смену времен года, она несется сквозь пространство, не желая себе иного места, кроме этого средоточия сил и взаимодействий, где звездам так спокойно».

Быть здесь – уже чудо.

⁂

На автопортрете 1907 года Паула беременна. Начиная с марта ее беременность очевидна на автопортретах, но на этом она лишь угадывается. Она смотрит на нас серьезно, слегка насмешливо. Ее щеки такого же цвета, как два цветка, которые она по-пауловски держит в руке. Вторая рука высоко покоится на округлившемся животе, на самой его границе.

Другой портрет во время беременности, где она обнажена до пояса, написан фронтально и слегка стилизован: Паула изобразила себя между двух кариатид, будто на фреске. У нее круглый живот, венок, янтарное ожерелье, ваза для фруктов в одной руке и апельсин – в другой. Она выглядит довольной и немного лукавой. У одной кариатиды вид измученный, у второй – насмешливый. Технически это первый обнаженный автопортрет беременной женщины в истории искусства, но всё, что от него осталось, – черно-белая фотография: он был уничтожен во время авиаудара 24 июня 1943 года, вместе с частью коллекции Ван дер Хойтов в их фамильном доме.