c2e6faf2c699c3ab53935acd39e30e24

День возвращения Лайоша пришелся на воскресенье, конец сентября. Чудесный пригожий день, цвета глянцевые и прозрачные. Осенняя паутинка летала меж деревьев, воздух - сияюще прозрачный, ни следа тумана, всё покрыто тончайшим слоем прозрачного лака, словно по всем предметам, даже по самому небу, провели изящной кистью. Я вышла в сад рано утром и срезала три георгины для вазы. Сад у нас не очень большой, но он полностью окружает дом. Думаю, еше не было восьми часов. Я стояла в росе, погруженная в тишину, и вдруг услышала разговор на веранде. Узнала голоса моего брата и Тибора. Они говорили тихо, но в утренней тишине каждое слово звенело, словно в невидимом репродукторе.

В первые несколько мгновений мне хотелось вмешаться и предупредить их, что я всё слышу, что они здесь не одни. Но уже первое предложение, произнесенное полушепотом, заставило меня молчать. Лаци, мой брат, спрашивал:

- Почему ты не женился на Эстер?

- Она отказалась выйти за меня замуж, - последовал ответ.

Я знала голос Тибора, сердце начало бешено колотиться в груди. Да, это был Тибор, его тихий спокойный голос, в каждом слове - добрая, исполненная легкой меланхолии правда, произнесенная терпеливо и бесстрастно.

«Почему Лаци о таком спрашивает?» - с обидой и волнением подумала я. В вопросах моего брата всегда присутствовал налет обвинения: они звучали агрессивно и невыносимо задушевно. Лаци ненавидел любые секреты. Но люди любяти свои секреты. Возможно, другой ответил бы уклончиво и воспротивился бы такому нарушению личных границ? Тибор ответил спокойно, честно и точно, как если бы у него спросили о расписании поездов.

- Почему она на захотела выйти за тебя замуж? - продолжал приставать к нему Лаци.

- Потому что она любила другого.

- Кого? - последовал прямой безжалостный ответ.

- Лайоша.

Потом они замолчали, я услышала шорох спички, один из них закурил. Было так тихо, что я услышала даже, как Тибор задул спичку. Вопрос последовал, как по заказу, словно гром после молнии. Лаци спросил:

- Ты знаешь, что он приезжает сегодня?

- Знаю.

- Чего он хочет?

- Не знаю.

- Он и тебе должен?

- Пусть его, - ответил небрежный голос.- Это было давно. Больше не имеет значения.

- А мне он должен, - с ребяческой гордостью объявил Лаци, словно здесь было чем гордиться. - Он одолжил и папины часы. Просил одолжить их ему на неделю. С тех пор прошло десять лет. Нет, погоди. двенадцать. Он их так и не вернул. А в другой раз он взял полный комплект энциклопедий. Одолжил. Я больше никогда не видел эти энциклопедии. А еще попросил у меня триста крон. Но вот это я ему не дал, - говорил голос с тем же детским самодовольством.

А другой голос. более глубокий и спокойный, даже более ровный, ответил довольно скромно:

- Не такая уж была бы беда, если бы ты дал ему триста крон.

- Ты так думаешь? - спросил Лаци, внезапно устыдившись. Я стояла среди клумб и почти видела румянец на его постаревшем детском лице, видела, как он смущенно улыбается. - Как ты думаешь? Он до сих пор любит Эстер?

Ответа ему пришлось ждать долго. Мне очень хотелось бы самой что-то сказать, но было слишком поздно. Ситуация смехотворная. Я тут стою одна, стала намного старше, окружена цветами в своем саду, как героиня какого-то старомодного стихотворения, в то самое утро, когда ждала от него звонка, звонка от человека, который меня обманул и ограбил, здесь, в том самом доме, где всё это случилось, в доме, где я провела всю свою жизнь, где я хранила письма от Вильмы и Лайоша в комоде рядом с кольцом, которое, как я точно знала, во всяком случае - с прошлой ночи, было подделкой. Вот я стою и театрально подслушиваю театральный разговор, жду ответа на вопрос. единственный вопрос, который меня интересует, и что же? Ответ задерживается. Тибор, добросовестный судья ситуации, тщательно взвешивает свои слова.

- Я не знаю, - говорит он некоторое время спустя. - Не знаю, - повторяет он тише, словно с кем-то спорит. - Обреченная любовь не умирает, - в конце концов, добавляет он.

Потом они еще что-то говорили очень тихо, потом вернулись в дом. Я слышала, что они меня ищут. Положила цветы на бетонную скамейку и пошла в глубь сада, к колодцу, села на скамейку, на которой Лайош двадцать два года назад сделал мне предложение. Я скрестила руки на сердце, завязала на груди вязаную шаль, потому что замерзла, посмотрела на большую дорогу, и вдруг осознала, что не понимаю вопрос Лаци.

6