Этот приют (или так показалось сначала) был более чем ненадежен. После смерти нашего отца исполнители завещания, Тибор и Эндре, тщательно изучили состояние поместья. Эндре, будучи нотариусом, был обязан это сделать по долгу службы. Наше финансовое положение сначала показалось просто невозможным. То немногое, что осталось после последних потрясений - обиженно-пренебрежительных и желчных сделок отца, болезни мамы, лишения прав собственности и смерти Вильмы, выделения капитала, необходимого Лаци для открытия своего дела - всё по каким-то невидимым узким каналам утекло к Лайошу. Когда больше нельзя было прикарманивать деньги. он начал уносить из старого дома вещи под видом «сувениров», любопытство ребенка сочеталось в нем с алчностью коллекционера. Позже я иногда защищала его от нападок Эндре и Тибора, когда те обвиняли его в склонности к грабежу: «В его натуре есть что-то ребяческое. Он любит играть». Эндре резко возражал. С возмущением говорил, что дети играют с моделями кораблей или разноцветными мраморными шариками, а Лайош - «вечный ребенок», который предпочитает играть с банковскими векселями. Эндре об этом умалчивал, но можно было понять намек - эти счета, счета Лайоша, нельзя считать совсем уж чистыми и безобидными игрушками. Действительно, после смерти нашего отца всплыли некие векселя, которые отец, оказывается, выдал Лайошу, хотя я никогда не ставила под сомнение их подлинность. Потом они тоже исчезли, как всё остальное, в водовороте всеобщего крушения.
Когда я заметила, что у меня больше никого не осталось в мире, кроме Нуну, с которой у меня были некие созависимые отношения, словно у омелы и дерева, хотя никто из нас не знал, кто - дерево, а кто - растение-паразит, Эндре и Тибор попытались что-то спасти для меня в этом крушении. В то время Тибор хотел, чтобы я вышла за него замуж. Я хмыкала и мямлила, но не могла объяснить ему истинную причину своего отказа. Я не могла сказать, что в глубине души всё еще жду Лайоша. жду каких-то вестей, сообщения, возможно - чуда. Всё, связанное с Лайошем, было окутано аурой чуда, так что мне вовсе не казалось невозможным, что в один прекрасный день он появится, может быть, несколько театрально, как Лоэнгрин, и споет возвышенную арию. Но потом, когда мы расстались, он исчез столь же чудесным образом. как если бы завернулся в плащ-невидимку. Я много лет ничего о нем не слышала.
Теперь остался только дом и сад. Еще - вопрос мелкого долга. Я всегда считала себя неутомимой, настойчивой, прагматичной. Но, оставшись в одиночестве, я не могла не понять, что прежде витала в облаках, и облака набухают в преддверии грозы, должна сказать, так что я совсем не представляла, что настоящее и надежное, а что - нет. Нуну сказала, что дома и сада будет достаточно нам двоим. Даже сейчас я не понимаю, как этого могло бы быть «достаточно». Конечно, сад большой и в нем много фруктовых деревьев, и Нуну разбила эти пышные декоративные клумбы, ветвящиеся дорожки, сверкающие от красной глины, романтический водопад с покрытыми мхом камнями - Нуну усиленно обрабатывала каждый дюйм земли, как поселенцы в южных горах, которые на полную катушку эксплуатировали свои поля и сады, огораживали каждый квадратный метр своего участка, чтобы защитить его от бурь и незваных гостей. Сад - это всё, что осталось. Эндре и Тибор предложили сдать некоторые комнаты внаем, взять жильцов. Идея провалилась главным образом из-за сопротивления Нуну. Она не говорила, почему она против, не предложила никакого объяснения, просто по ее тону, а еще больше - по ее молчанию было понятно, что она не будет рада видеть в доме чужих людей. Нуну всегда устраивает дела и «решает проблемы» так, как вы от нее того не ожилали бы. Две одинокие женщины, которым нечего делать - или мир так о них думает - могли бы работать портнихами или поварихами, или рекламировать изящные вышивки, но Нуну не рассматривала эти варианты. Понадобилось некоторое время, чтобы она разрешила мне давать соседским детям уроки игры на пианино.