Cага о Бельфлёрах

Два или три часа их мальчишеская радость скрадывала «постороннее присутствие» и ничего, что можно было бы счесть необычным, не происходило, разве что невесть откуда взявшийся ветер переворачивал карты и сдувал их со стола, а белое вино — очень сухое белое португальское из погреба Рафаэля — казалось, тут же ударило всем в голову, словно это было не вино, а кое-что покрепче. Затем, хотя Сэмюэль продолжал упрямо твердить, что ничего особенного не происходит и что им следует обуздать свое воображение, стало очевидно, что в помещении присутствуют некие невидимые существа: они все чаще вмешивались в игру, подносили невидимыми руками бокалы к губам игроков, проливали вино, крутили на столе золотые монеты, а один из призраков игриво потрепал Сэмюэля по голове. На обивке кресла появлялись вмятины, точно от чьих-то внушительных ягодиц. Зеркало помутнело. Шестиугольные хрустальные подвески на одной из люстр зазвенели. По комнате пополз запах плоти — не чистый, но и не отвратительный, запах высохших телесных выделений, смешанный с запахом земли, солнца, растений, нестираной одежды. Однако самыми мучительными были голоса, время от времени перерастающие в легкий глумливый смех. И хотя Сэмюэль — теперь излишне громко — убеждал приятелей, что все происходящее лишь плод их воображения: «Господа, вы что же, глупые девицы, в самом деле! Что за трусость!» — молодые фицеры один за другим под благовидными предлогами начали покидать замок. Когда последний из его друзей, пошатываясь, поднялся, Сэмюэль схватил оставшиеся от колоды карты и сердито швырнул их на пол, а сам вскочил и отвернулся, в приступе детского гнева скрестив на груди руки, а подняв глаза, понял, что стоит прямо перед зеркалом. И там, в его гладкой стеклянной поверхности, отражения друга попросту отсутствовало, да и комната отражалась будто в дымке, а сам он казался полупрозрачным, как медуза.

Сэмюэль обернулся — его друг по-прежнему стоял у него за спиной, что-то говоря и протягивая Сэмюэлю руку. Если он и заметил изумление Сэмюэляа, то вида не подал: он собрался уходить, и остановить его Сэмюэль был не в силах.

Друг ушел, оставив Сэмюэля в комнате, поначалу возмущенного — что за чертовщина? — странными колебаниями воздуха, бормотанием, смехом, временами нарастающим, — и этим запахом. Пошатываясь и отхлебывая из бутылки, Сэмюэль стал шагать по комнате. Почему они не показываются, неужели боятся его, кем они себя возомнили, чтобы вторгаться в чужую игру, прерывать ее — кто они такие, чтобы нарушать неприкосновенность усадьбы Бельфлёр. Он заметил в зеркале темную фигуру за своей спиной, обернулся, но никого не обнаружил. «Трус!» — прошептал он.

Золотая минутная стрелка на алебастровых часах над каминной доской начала двигаться в обратном направлении. Сэмюэль уставился на нее, и в эту секунду бутылка вина подлетела к его губам. Его душил гнев, страха он не испытывал и, глядя на наручные часы, сделал несколько больших глотков, так что вино потекло по подбородку. Отшвырнув бутылку, он бросился к часам и снова перевел стрелку вперед. Стрелка точно слегка сопротивлялась, однако он ее переборол и в запале все водил и водил рукой по кругу, вот только совершенно забыл, сколько сейчас времени… Наверное, около двух часов ночи. Или полтретьего. Но не больше трех.

Он снова обернулся — и увидел в подернутом дымкой зеркале группу людей; все они были темнокожими, а чуть в стороне стояла поразительной грации — поразительной для столь плотной фигуры — женщина. Безвольно опустив руки, Сэмюэль смотрел на нее.

В растерянности он принялся соскребать с передних зубов налет, хотя полагал, что уже давно избавился от этой привычки.

Темнокожая женщина, негритянка, но не рабыня, очевидно, что не рабыня, с толстыми лиловыми губами, табачно-бурого цвета кожей, чуть плоским носом с широкими ноздрями, волосами, наэлектризованными и оттого торчащими в стороны, мощными плечами, массивной, но длинной шеей, длинными ресницами и очень темными глазами — глазами, которые насмешливо смотрели на него. Сэмюэль неподвижно стоял в ожидании, что она заговорит — вдруг она назовет его имя, вдруг она позовет его! — стоял, засунув ноготь большого пальца между двумя нижними зубами.