Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Воспоминания Селиванова полны мелкими подробностями[768] и потому производят впечатление достоверных. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что фантастических деталей в тексте также предостаточно. Серьезные сомнения вызывает факт участия в деле Белинского. Его биография изучена достаточно хорошо, однако трехдневное (!) стояние близ дома Сухово-Кобылиных в 1836 г. не было отмечено ни одним из его друзей, знакомых или корреспондентов. Далее, Селиванов утверждал, что Надеждину и его друзьям грозили неприятности по церковной линии: «Молодые люди на всех перекрестках прославлявшие свои трехсуточные подвиги и силившиеся доказать стоицизм свой и твердость в делах заговора, говорили об этом очень усердно до тех пор, пока обыскная книга, по общему порядку вещей, не дошла до епархиального начальства, которое, без всякого сомнения возбудило бы против них судебное преследование, ежели бы профессор Снегирев не умолил Митрополита Филарета оставить это дело без последствий…»[769] Однако никаких иных свидетельств об этом скандале в нашем распоряжении нет. Более того, недостоверным является и утверждение о заступничестве за Надеждина И. М. Снегирева, который откровенно недолюбливал журналиста и регулярно жаловался на него в цензурный комитет[770].

Воспоминания Селиванова, по его словам[771], были созданы спустя 40 лет после описанных в них событий. Тон и отдельные характеристики мемуариста не оставляют сомнений в его негативном отношении к Надеждину. Селиванов упрекал журналиста в смехотворном желании стать аристократом[772]. Как следствие, он утверждал, что Надеждиным двигала не любовь к Сухово-Кобылиной, а холодный и корыстный расчет. Журналист постарался как можно быстрее забыть об обстоятельствах дела, которые «напоминали об утраченной ленте, камергерстве, превосходительстве и прочих тому подобных приятностях, которые он мысленно носил уже на себе через родственные связи жены»[773]. Такая интерпретация явно тенденциозна. Кроме того, Селиванов был уверен, что Надеждин и его ученица решили бежать под влиянием общего увлечения романами Жорж Санд[774]. Однако нам известен круг совместного чтения Надеждина и Сухово-Кобылиной – творения Жорж Санд в него не входили. Литературный подтекст истории из жизни выглядит явным анахронизмом и выдает в авторе читателя 1840-х гг. Равным образом позднейшей по происхождению является, по нашему мнению, и политическая трактовка увоза: Селиванов не без навязчивости употреблял в своем тексте слова «заговор» и «заговорщики». Так, он объяснял поведение Кетчера, Белинского и Селивановского не столько желанием помочь Надеждину, сколько стремлением принять участие в загадочном романтическом деле: «Это имело вид чего-то таинственного, что особенно нравилось молодым людям тогдашнего времени; единство костюма, как будто бы дело шло о каком-нибудь политическом заговоре, еще более придавало цены этим похождениям»[775]. Сравнение увоза Елизаветы Васильевны с политическим заговором, требовавшим маскировки, могло возникнуть у Селиванова под влиянием повести Надеждина «Сила воли» (1841), в которой публикация в «Телескопе» первого «Философического письма» уподоблялась участию в интригах карбонариев. Так или иначе, приведенные примеры свидетельствуют, что мемуарам Селиванова не вполне можно доверять.

В точности установить, состоялась ли за десять дней до отъезда Сухово-Кобылиных в Европу попытка увезти Елизавету Васильевну из отцовского дома, на основе имеющихся данных невозможно. Сам факт представляется весьма вероятным, однако его детали, зафиксированные в источниках, выглядят крайне сомнительно. С осторожностью предположим, что Надеждин все же решился на отчаянный шаг, тем более что идея похищения и тайного бракосочетания соответствовала социальным практикам того времени[776]. Симптоматично другое – Селиванов писал, что участниками предприятия были люди, имевшие непосредственное отношение к изданию «Телескопа». Возможно, в данном случае на подлинное событие наложились вымышленные подробности и план увоза оказался непосредственно соотнесен с последующей публикацией в журнале чаадаевской статьи. На наш взгляд, связь между двумя событиями могла существовать, однако она носила более сложный характер.

V