Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Единственным исключением в середине 1830-х гг. оставались частные журналы – прежде всего московские, которые издавались напрямую не связанными с властями людьми, обладавшими определенной степенью самостоятельности. В периодике публиковались оригинальные и переводные статьи, посвященные литературе, эстетике, философии, истории и другим наукам. Деятельность журналистов вызывала постоянные подозрения правительства, поскольку сферы идеологии и историософии не были четко отделены друг от друга. Как следствие, с точки зрения чиновников, невинное на первый взгляд философское сочинение могло прочитываться в политическом ключе[305]. Автономность московских изданий, конечно, не следует преувеличивать – печатные материалы в любом случае должны были проходить цензуру, однако настойчивое стремление столичных чиновников закрыть эти журналы показательно. Напомним еще раз, что в первой половине 1830-х гг. прекратили свое существование три крупных периодических издания: «Европеец» И. В. Киреевского, «Московский телеграф» братьев Полевых и «Телескоп» Надеждина. Если в случае Киреевского неудача предопределила его дальнейшую карьеру в литературной сфере (он надолго отказался от идеи выпускать журнал и почти перестал писать), то Н. А. Полевой и Надеждин через некоторое время после скандалов продолжили свою деятельность, но уже под крылом представителей официальной власти. Впрочем, в 1836 г., в период становления уваровской идеологической системы, описанная тенденция еще не полностью проявила себя. Собственно, именно закрытие «Телескопа» окончательно сигнализировало о крахе московской независимой журналистики, имевшей политико-философские амбиции.

«Телескоп» начал выходить в 1831 г. и первоначально имел успех. Надеждину удалось привлечь к сотрудничеству целый ряд известных писателей и публицистов, а число подписчиков журнала доходило до тысячи человек, по тем временам количества весьма внушительного[306]. Однако к 1833 г. многие авторы покинули «Телескоп», а в самом издании стали преобладать переводные тексты[307]. С этого момента сотрудники все чаще рекрутировались из людей ближнего к Надеждину круга[308]. Кроме того, в 1835 г. силами В. П. Андросова, М. П. Погодина, С. П. Шевырева и других литераторов открылся журнал «Московский наблюдатель»[309]. Годом ранее О. И. Сенковский основал в Петербурге «Библиотеку для чтения» и стал платить авторам большие для того времени гонорары, что дополнительно усилило конкуренцию за читателей и осложнило положение менее успешных изданий. «Телескоп» явно проигрывал своим соперникам в чисто экономическом смысле. Недоброжелатели Надеждина язвительно констатировали факт стремительного падения интереса публики к московскому журналу[310].

Впрочем, из переписки Надеждина мы знаем, что успехи конкурентов он считал недолговечными[311]. Гораздо больше журналиста заботил его собственный «Телескоп». В конце 1834 г. Надеждин предпринял попытку продать издание группе литераторов, позже создавших «Московский наблюдатель», а в 1835 г. имел возможность передать его еще в одни руки[312]. Однако в конце 1835 г., вернувшись из европейского путешествия, Надеждин решил самостоятельно продолжать «Телескоп». В 1836 г. даже наблюдался «подъем журнала»[313]: в этот период Надеждин выполнял большой объем работы, выдавая не только текущие номера, но и выпуская опаздывавшие книжки за прошлый 1835 г. Издание, по-видимому, выходило тиражом в несколько сот экземпляров, достигало провинции (как мы знаем из воспоминаний ссыльного Герцена, прочитавшего перевод первого «Философического письма» в Вятке) и в Москве имело репутацию переживавшего трудные времена, но все еще влиятельного журнала.

В 1836 г. единственным ресурсом для заработка и карьерного продвижения Надеждина служили «Телескоп» и «Молва» (газетное приложение к «Телескопу»). Издатель попытался приобрести покровительство Уварова, в самом начале 1836 г. напечатав статью «Европеизм и народность в отношении к русской словесности», развивавшую базовые принципы триады. Тем самым он вступил в конкуренцию с «Московским наблюдателем», идеологически близким к министру, и стал претендовать на роль еще одного «пропагандиста правительственной линии»[314]. В статье Надеждин писал о «пагубном самообольщении ложной гордости»[315], интерпретируя его как необходимость освободиться от подражания Европе. Он предлагал искать национальность не в «хитрой политике католицизма», а в православии, «первом начале русской народности», и самодержавии, чья «живая вода» после татарского владычества «вспрыснула разорванные члены» государства и стала залогом политического процветания России[316]. Завершался текст прямой ссылкой на уваровскую доктрину: «В основание нашему просвещению положены православие, самодержавие и народность. Эти три понятия можно сократить в одно, относительно литературы. Будь только наша словесность народною: она будет православна и самодержавна!»[317]