Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Кроме того, Надеждин рассуждал и о природе суверенной власти как таковой. Журналист подверг критике концепцию общественного договора Ж.-Ж. Руссо, поскольку в основе идеального политического порядка, по его мнению, лежал принцип семейственности, отличавший человека от животного. Он писал: «Семья по природе своей есть монархия, и монархия самодержавная: в ней отец – природный, неограниченный государь; дети – природные, безусловные подданные. Все народы начали свою историю с этого первоначального, единственно свойственного природе человеческой состояния»[326]. Истинно патерналистская монархия восстановилась в Европе исключительно благодаря христианству, скрепившему «узы патриархальной покорности в народах», освятившему «державную власть печатью Божественного права» и объявившему «царей, отцов народа, помазанниками Божиими». В дальнейшем только судьба России (в отличие от европейских государств) сложилась счастливо: страна по-прежнему жила в прежнем состоянии, «чистой, девственной семьею детей, безусловно покорных своему державному отцу». Россия не знала истории в европейском смысле слова – как «борьбы враждебных стихий»: «У нас одна вечная, неизменная стихия: Царь! Одно начало всей народной жизни: святая любовь к Царю! Наша история была доселе великою поэмою, в которой один герой, одно действующее лицо… Вот отличительный, самобытный характер нашего прошедшего! Он показывает нам и наше будущее великое назначение»[327].

Монархизм, основанный на семейной модели политической власти, толковался в «Телескопе» не только исторически и теоретически, но и с проекцией на деятельность царствовавшего императора – Николая I. Так, повесть И. Петрова «Предсказательница», вышедшая в сентябре 1836 г., включала фрагмент, выдержанный в актуальном политическом ключе. По чистому совпадению рассказчик попадал в Москву одновременно с Николаем и созерцал его появление перед подданными:

Народ весело окружает царя Русского. Вкруг него раздаются клики восторга, радости, сливающиеся с восхитительною мелодиею марша-гимна: «Боже, Царя храни!» в один стройный величественный аккорд, потрясающий все струны русского родного патриотизма. Слезы любви и преданности, слезы умиления благоговейного блестят на глазах добрых москвичей… О, как сладостно быть русским! Толь отец так любит свое семейство; только дети могут так обожать своего отца!..[328]

Петрову на страницах надеждинского журнала вторил знаменитый немецкий историк и политик Ф. Л. Г. фон Раумер[329], одобрительно отзывавшийся о самодержавном правлении, причем в отчетливо персоналистском ключе. Он прославлял уникальные личные качества Николая: «Нет никакого сомнения, что в нем соединены великие государственные способности, повелительная и в то же время привлекательная наружность, удивительная деятельность, дивная сила воли и непреодолимое мужество»[330]. Не случайно на следствии Надеждин ссылался на сочинение Раумера как на пример образцового рассуждения иностранца о России: «Что касается собственно до России, то он (Чаадаев. – М. В.) с торжеством показал мне место в новом сочинении Раумера об Англии, где этот просвещенный Германец так возвышенно говорит о священной особе Государя Императора; дал мне книгу и советовал перевести это место для журнала, что я и сделал»[331].

Надеждин, а равно и сочинители, чьи тексты появились на страницах его журнала, сочетали монархизм и патриотизм с апологией патерналистской модели власти. В этом они сходились с официальными публицистами николаевской поры – например, с авторами «Северной пчелы», которые в аналогичном духе описывали путешествие Николая I по России в августе и сентябре 1836 г. Одновременно размышления Надеждина о природе монархического правления корреспондировали с европейской консервативной критикой теории общественного договора XVII–XVIII вв.[332] Интерпретация журналистом первого элемента уваровской триады – самодержавия – с точки зрения правительственной идеологии в целом являлась вполне допустимой и даже могла заслужить похвалу петербургских чиновников. Так Бенкендорф, прочитав показания Надеждина на следствии, заметил Уварову, что с такими взглядами тот мог бы легко служить капитаном в его полку[333]. Единственной, но существенной деталью, невыгодно отличавшей позицию издателя «Телескопа», выступал их радикальный характер, вплоть до того, что монархический принцип утверждался Надеждиным за счет умаления русской народности.

IV