Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Казанская икона Божьей Матери ассоциировалась с ключевыми победами русских войск над неприятелями в 1612 и 1812 гг., которыми Россия, согласно сценарию власти Романовых, оказалась обязана покровительству Богородицы. В 1611 г. икона отправилась в поход на Москву вместе с ополчением из Казани, соединившимся затем с отрядами Минина и Пожарского. 22 октября 1612 г., согласно принятой хронологии, поляки сдали Кремль и бежали из России. Чудесное спасение Русского государства праздновалось дважды в год – 8 июля (день явления иконы в Казани) и 22 октября, причем эти праздники стали частью торжественного канона по воле первых представителей династии – Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. Именно с того времени икона «сделалась семейною в царском роде»[514]. В 1711 г. Петр Великий перевез икону в Петербург, а спустя еще 100 лет ее поместили в Казанском соборе Божьей Матери, символизировавшем глубинную связь русского монарха с Богом: императорское место в храме было отмечено надписью «Сердце царево в руце Божией»[515]. Кроме того, икона была связана с императорским именем: в Казани она впервые появилась в церкви Св. Николая[516]. Наконец, в 1836 г. исполнилось ровно 200 лет с момента перенесения иконы из Казани в Москву и утверждения празднования 22 октября[517]. В этот день в Казанском соборе читалась молитва к Пресвятой Богородице, главной темой которой выступало человеческое смирение перед Богом и отрицание значимости людского разумения перед наитием свыше[518]. Комплекс мотивов, актуализировавшихся по случаю праздника, ясен: 22 октября – это день династического торжества Романовых, свидетельство их уникальной роли в истории России, сигнализирующее одновременно об их земном величии и смирении перед лицом всемогущего Господа, который гарантировал России серию судьбоносных побед над врагами – залог ее процветания в будущем[519].

Не следует забывать еще об одной немаловажной детали: 23 и 24 октября в календаре придворных дат также обладали особой семантикой. 23-го Николай и Александра Федоровна вспоминали момент собственной помолвки в 1815 г.[520], а 24-го – императрицу-мать, умершую в этот день в 1828 г. 24 октября 1836 г. царственные супруги, наследник, великий князь Константин Николаевич, великие княжны Ольга и Александра Николаевны отправились в Павловск к великой княгине Елене Павловне, где слушали панихиду в поминовение Марии Федоровны[521]. Семейная идентичность составляла ядро публичного образа императора как монарха – мужа, сына и, конечно, отца[522]. В эти октябрьские дни в сознании монарха и его приближенных провиденциально-исторический сценарий власти Романовых мог совмещаться с представлением о династическом порядке, связанном с патерналистской идеологией самодержавной власти.

Случилось так, что именно в этом контексте Николай I и ознакомился с мрачным творением Чаадаева. На фоне наглядной демонстрации божественной подоплеки императорского режима рассуждения о пустоте русского прошлого и будущего смотрелись как минимум странно, а по большому счету совершенно скандально. 22 октября царь, будучи человеком глубоко религиозным, еще острее ощущал собственную провиденциальную миссию. Речь шла о страстном внутреннем убеждении, формировавшем особое умонастроение, связанное с семантикой памятных дат имперского календаря. Логика Чаадаева могла показаться царю не столько преступной, сколько нелепой и абсурдной. В итоге он быстро согласился с предложением Бенкендорфа объявить автора первого «Философического письма» умалишенным, если не сам предложил начальнику III Отделения такое решение.

V

Интенсивное ощущение императором своего избранничества коренилось в общей ситуации 1836 года. По стечению обстоятельств первое «Философическое письмо» появилось в печати посреди юбилейных мероприятий, прославлявших десятую годовщину царской коронации. Центральным событием празднований стала традиционная поездка монарха по России, предполагавшая многочисленные встречи Николая с его подданными. Во время посещения крупных городов император символически сливался со своим народом, а публичные многолюдные церемонии выполняли двойную функцию: внушали как подданным, так и самому монарху мысль о сакральности русского имперского порядка[523]. Подобные вояжи царь совершал почти ежегодно, однако в юбилейный 1836 г. путешествие имело особый размах. Впрочем, оно прошло не так, как предполагали организаторы, и стало уникальным в истории николаевского правления.

Поездка началась самым благополучным образом[524]. Всюду Николая ждали традиционное восхищение и поклонение подданных. 11 августа при огромном стечении людей в Москве состоялась главная часть праздника – символическое соединение императора с его народом на территории Кремля, символа древней русской государственности[525]. Николай слушал речь митрополита Филарета «у придверия Успенского храма» и участвовал в торжественном богослужении в том же соборе. Затем