Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

При каковом радостном событии сдешнее купечество удостоилось поднести хлеб и соль, народное стечение разного звания и возраста городских и из разных селениев столь было многочисленно, что вся большая улица, и площади были наполнены, который однакож при всем своем радушном восторге окружая со всех сторон тихо ехавшую коляску Его Величества сохранил по объявленному приказанию совершенный порядок и тишину[543].

Несмотря на желание подданных приветствовать государя, сам император распорядился соблюдать полную тишину. Картина (весьма причудливая, заметим[544]) многолюдного молчаливого обожания резко контрастировала с тем, как народ встречал монарха до падения и перелома ключицы[545]. Николай остался недоволен переменой первоначальных планов. Вывод о раздражении царя, связанном с увечьем, подтверждают и обстоятельства его первого появления на публике осенью 1836 г. П. Г. Дивов в дневниковой записи от 7 октября отметил, что монарх лишь постепенно возвращался к прежней жизни: «Он (император. – М. В.) был на параде в манеже, катался по городу и был вечером в театре, где его приняли восторженно. Государь не хотел показываться публике, но императрица посоветовала ему показаться и поблагодарить за сделанный ему прием»[546]. В «Воспоминаниях и современных записках» А. Я. Булгакова этот эпизод описан подробнее, хотя и с чужих слов. Николай сидел в глубине ложи Александринского театра так, что императрица и наследник скрывали его от взоров публики, которая, впрочем, понимала, что монарх находится в театре. Один из актеров, желая вызвать царя, переменил слова своего куплета и пропел: «Поеду в Питер, увижу доброго Царя!» Дальше происходило следующее:

При сих словах раздались громкие рукоплескания и все взоры обратились на Императорскую ложу. Императрица и Наследник были тронуты до слез. Государь разделил чувства их, но не хотел показаться и отошел в комнатку, которая перед ложею, но Императрица, желая удовлетворить нетерпение публики, взяла Государя за руку и почти насильно подвела его к переду ложи. Как скоро Его увидели то раздались крики ура! с рукоплесканием столь общим и громогласным что они потрясали ‹нрзб› здание. Государь видимо тронутый поклонился ‹нрзб› три раза и восторг, произведенный в душе Его был столь велик, что желая скрыть оный Он уехал из театра[547].

С момента падения прошло уже более месяца, однако Николай по-прежнему не желал, чтобы подданные его видели, по-видимому из-за подвязанной руки, которая могла свидетельствовать о физической слабости и тем самым портила образ могучего самодержца.

Осенью 1836 г. в Петербурге находились британские аристократы маркиз и маркиза Лондондерри. Леди Лондондерри искала встречи с царем, но сумела поговорить с ним только 21 октября 1836 г. по новому стилю, т. е. 9 октября по старому. Рука монарха еще была подвязана, хотя он к тому моменту уже присутствовал на маневрах. Маркиза выразила Николаю свое восхищение по поводу военного смотра, сопоставив гвардию со всей империей и подчеркнув сверхспособности монарха, в одиночку правившего миллионами людей. Лондондерри добавила, что Николаю следует беречь собственное здоровье, на что император ответил, что «la Providence veillait sur lui» («Провидение хранило его»). Далее он сказал, что при необходимости цесаревич Александр Николаевич готов встать на его место, поскольку благодаря особой семейной атмосфере все представители царской фамилии скреплены одним чувством и воспитаны в одной и той же системе[548]. 10 октября Николай, до этого проводивший время на маневрах, которыми командовал наследник, наконец решился на два дня выехать в Петербург[549]. 29 октября, т. е. 17-го числа того же месяца по старому стилю, Лондондерри отметила, что Николай все еще носил повязку[550].