Чаепитие с призраками

Сюда-то и пришла Фелисите. И не солгала: она действительно пришла к подруге. Просто так получилось, что эта подруга работает архивистом, и все свои знания о странночаях Фелисите получила от нее.

Чаеслов-архивист

– Я нашла Марин, – рассказывала мне Фелисите, – как находят первый седой волос у себя на голове. Нечаянно и явно слишком рано.

В год, когда мне исполнилось пятнадцать, в школе Бегума сказали, что я должна спуститься в Танд, чтобы сдать выпускной экзамен по программе средней школы, – если повезет, меня примут в городской лицей. Представь, я ничего не сказала маме. Наверное, ей и в голову не приходило, что я могу уехать и жить не как дочь пастуха, да еще и мертвого. Мне тоже, если уж на то пошло. Если бы эту идею не подали в школе, я бы до сих пор оставалась наверху.

Что бы я делала? Право слово, не знаю. Наверное, подавала бы чай в «Гидре». Как видишь, в конечном счете вышло почти то же самое. В общем, я отправилась в Танд и сдала экзамен на аттестат об окончании школы. Комиссия меня поздравляла.

Когда пришли результаты – на неделю позже, чем всем остальным, потому что почтальон заходил в Бегума не так уж часто, – я была потрясена. Вскрыла конверт, который почтальон мне вручил, прямо на пороге. Мне даже не нужно было читать весь текст. Честно говоря, я бы и не смогла. От «Мы рады сообщить» у меня уже потемнело в глазах.

Вернулась мама. Я спрятала письмо и крепко закрыла глаза. Весь вечер она спрашивала, что со мной происходит; ей казалось, что я какая-то странная. Я отвечала: «Нет, ничего, просто весь день солнце светило мне в лицо, и я от этого устала». Это была правда: с девяти утра я ждала почтальона у двери. Но прежде всего я хотела лечь пораньше, чтобы перечитать свое письмо тайком, одна в нашей общей постели.

У меня никогда раньше не было секрета, о котором я не рассказывала маме. Я не поделилась этим даже с Нани.

В полумраке мезонина, пока мама сидела внизу у огня, а сестра – за стеной, где раньше спали овцы, я снова достала письмо. И перечитала его столько раз, что по сей день могу рассказать наизусть. В нем говорилось лишь о том, что где-то среди миллиардов, миллионов возможных вариантов будущего, мелькавших перед моими глазами, был один более яркий, чем остальные, в котором я больше не была маленькой Фелисите, дочерью Кармин и призрака пастуха, запертой на холодной горе со скукой и сестрой. Читая это письмо, я видела себя будто на экране в кинотеатре, – видела, как подаю напитки в чайной, заставленной книгами и чайниками. Сижу в большом кресле, а напротив призрак поднимает свою чашку и пьет со мной.

Как я узнала, что это был призрак?

Потому что он был похож на моего отца. Не лицом, а повадками. На самом деле призраки имеют точно такие же форму и цвет, как мы с тобой. Они не прозрачные, не летают по воздуху, никакой такой ерунды. Они просто… Не знаю, как сказать. Выглядят так, словно им ни до чего нет дела. Они больше заняты созерцанием воспоминаний, которые снова и снова прокручиваются у них в головах, чем всем остальным, что движется и проходит перед их глазами. Некоторые живые люди тоже так выглядят. Иногда я принимаю их за призраков. И весь мир, если уж на то пошло.

Мысль об этом видении, об этом варианте будущего уже не покидала меня. Я постоянно к ней возвращалась. Ночью рядом с мамой, днем у озера, где купались дети. Так часто, что сама чуть не стала призраком.

Наконец моя сестра это заметила. Она заставила меня рассказать, что происходит. И тоже была потрясена, узнав, что я уезжаю. «Как я останусь одна с мамой?» – спросила она. Я не знала, что ответить. Пообещала, что буду наведываться по выходным, если получится, и как только начнутся каникулы. Я бы поклялась, что буду ей писать, но она не смогла бы прочитать письма. В конце концов Нани смирилась: «Если ты будешь часто приходить, будешь приносить мне сладости из Ниццы и хорошие оценки и позволишь иногда выигрывать в карты, может быть, я тебя прощу. Может быть».

До конца лета я проводила время с ней. Мы переделывали свое убежище в лесу, и я нарочно проигрывала в карты.

Сообщить маме было сложнее.

Сначала она ничего не сказала. Улыбнулась и погладила по голове. Вечером, когда я пришла домой, она повернулась ко мне спиной и хрипло спросила, как прошел день. В ту ночь, как и в последующие, я слышала, как мать шмыгает носом. Она просыпалась с красными глазами и говорила, что у нее, наверное, аллергия. Когда она обнимала меня, ее объятия были дольше обычного. И крепче.

В конце августа я начала собирать свои вещи в два небольших чемодана. Чем больше я их наполняла, тем больше они пустели. Вещи исчезали. Книги, одолженные мне учителем, панталоны и расписной череп птицы, подаренный сестрой. В итоге я навесила на чемоданы замки.

Тогда мама заговорила со мной о Ницце. Утром в субботу, когда как ни в чем не бывало красила мне волосы. Она обрисовала примерно такую картинку…