Чаепитие с призраками

Фелисите хочется еще раз поблагодарить сестру, но в горле спазм.

– Идем, – говорит Эгония. – Пора домой.

Туристы уже разбежались, накинув на головы полотенца. Окутанные грозой, близняшки умиротворенно бредут по набережной, серое лезвие и черная масса, вдвоем под зонтиком. Вокруг них льет дождь, настоящий дождь, который не притворяется дождем.

Овчайка

Красивая выходит история, а? Как две сестры оставили в прошлом жизнь, полную горечи.

Ладно, пожалуй, «красивая» – это не то слово. Скорее, складная.

Все подходит, все перекликается, все гармонично, как в танце с пуантами и пачками. Вот только в середине этого балетного костюма, – красивого или нет, как вам больше нравится, – зияет дыра. Не дырка от моли. Не дырочка, которую толком и не видать, дайте ее мне, у меня есть нитки подходящего цвета. Нет, я говорю о дыре прямо посередине наряда, да такой, что пачку теперь только выкинуть. Может быть, от колючей проволоки. Или от очень острых зубов.

Ведь изначально я приехал, чтобы выяснить, почему и как была покинута деревня. А за это время успел привязаться к сестрам и был рад их перемирию. Но они ждали меня в архиве. Как раз чтобы заполнить дыру.

На мгновение я даже задумался, не солгали ли мне Фелисите и Эгония. Вдруг они сами поверили в свой обрывочный рассказ о той роковой ночи, которую больно вспоминать.

Но постепенно, слушая их, я понял.

Наша память как разбитый чайник. Чтобы вновь напиться из нее, нужно терпеливо собрать кусочек за кусочком, достать золото, чтобы залить трещины, и дождаться, пока все осколки схватятся. Лак токсичен, пока не высох, поэтому торопиться нельзя. Не стоит пытаться восстановить память слишком быстро, иначе чайник вновь рассыплется или отравит вас.

Фелисите и Эгония уже дали мне осколки своих воспоминаний. Не хватало только лака.

И эти трещины можно было заполнить только историей Кармин.

У Фелисите уйдет несколько месяцев на ремонт чайника матери с помощью искусства кинцуги. Чтобы заново открыть для себя этого потерянного старого друга, придется правильно собрать осколки, дать лаку подышать и высохнуть, медленно отполировать шероховатости агатом и подождать.

На протяжении всех этих недель, просыпаясь в своем дворце с дырявой крышей, она каждое утро находила очередной вернувшийся дикий чайник. Упрямец гордо и молчаливо садился обратно на свою полку.

Она будет привечать их, как приветствовала бы прирученную кошку. Без лишних слов и упреков, как будто они никогда не уходили.

Только Анжель-Виктуар будет прыгать от радости, как мать, вновь обретшая блудных чад.

Чай из долины Маски

На следующее утро по дороге в архив сестры купили упаковку сахарных ожерелий. Они натягивали резинки и откусывали конфеты. На нитке, которую Фелисите протянула Эгонии, осталось пять или шесть бледно-голубых жемчужин.

– Нет, спасибо. Можешь оставить себе.

– Ах, то есть ты наконец признаешь, что все они одинаковые на вкус…

– Вовсе нет. Просто мне все меньше хочется становиться невидимкой.

Раскусив голубые конфеты, Фелисите обнаружила, что у них малиновый вкус.

На этот раз они идут в архив пешком: Эгония терпеть не может машины. Все равно везде бесконечные пробки. По дороге ведьма сеет цветы, которые поглощают излишне любопытных чаек.

– Ну хотя бы ты больше не грохочешь, – замечает Фелисите.

– Ты скучаешь по грохоту?

– Почти.

И это правда. Перемирие между ними выглядит странно. Что говорить друг другу, когда обвинения закончились?

Миновав серую решетку, на пороге мраморного дворца Фелисите замедляет шаг. Точно ли ее ждут? Сестра не колеблясь проходит мимо:

– Ну же, идем. Если не поставишь ногу на песок, не узнаешь, можно ли им обжечься.

Вздернув подбородок, Фелисите поднимается по трем ступенькам, проходит в кованые железные двери. Однако стоит сестрам ступить внутрь, как из-за стойки администратора доносится голос Патрика:

– Что это такое?

Ведьма оборачивается, понимает, что обращаются к ней, и отвечает:

– Это? Это я.

Из ее рта выпархивают три мохнатые бабочки. Несколько мгновений они кружатся в неподвижном воздухе, а затем приземляются. Первая – на замок шкафчика, дверца которого со скрипом открывается. Вторая – на кружку Патрика, и та мгновенно подергивается зеленоватой пленкой.

Он издает пронзительный вопль. Последнее насекомое мягко опускается на стопку бумаг, испещренных пометками. В одно мгновение кипа затвердевает, трескается и рассыпается. Укрывшись за креслом, Патрик умоляет Фелисите убрать это чудовище из его приемной.

– О, я пыталась, поверь мне. Это просто невозможно. Она даже упрямее тебя. Марин здесь?

Он не отвечает, не сводя глаз с огромной бабочки, которая спокойно раскрывает и закрывает свои крылья на ободке его чашки. Голосом школьной учительницы, обращающейся к самому отсталому ученику класса, Фелисите объясняет, что собирается взять два ключа и сдать вещи в два шкафчика.

Патрик лихорадочно кивает. Все что угодно, лишь бы эта аномалия убралась с его территории.

Никогда еще Фелисите так легко не дышалось в архивах.

– Идем, Эгония. Нам наверх.