Чаепитие с призраками

Выглядывая из-под своих кустистых бровей, Эгония улыбается – или делает что-то вроде этого.

Хлеб и битва

Прежде чем покинуть архив, Фелисите долго гуляет в парке с фонтаном, расположенном между зданиями. В тот день и во многие другие последующие она все пыталась добиться от Эгонии объяснений, что же так рассмешило Марин.

– Ты не поймешь, – ответила ее близняшка. – Это наше с ней дело.

Что общего может быть у Эгонии и Марин, Фелисите, конечно, не понимала. Но я вполне могу представить, какие взгляды и слова, о которых Фелисите не догадывалась, их связали.

В глубине души ей было приятно оттого, как все вышло. Как эти двое сближаются, словно свежий хлеб и масло. В этот момент Фелисите подумала о матери. Если бы Кармин могла представить то глубокое умиротворение, радость, которую познали ее дети, найдя общий язык, она бы не стала давать им имена, словно для битвы.

Садовник-фотограф

Вы уже бывали на улице Миральети? Обязательно сходите, когда снова выглянет солнце. Там дымятся противни с лепешками сокка, из печей вынимают пироги с мангольдом, на огромных алюминиевых блюдах рядами выстраиваются кабачковые оладьи и ломтики писсаладьера[17], клиенты выкрикивают свои заказы в окна и толкают друг друга локтями, будто так быстрее дойдет их очередь. Здесь всегда полно голодных людей, желающих получить свой ежедневный сэндвич пан-банья.

Если внимательно присмотреться к фасаду магазина, за позолоченной вывеской «Ниццкая кухня» можно разглядеть более старую надпись: «Жан Паскаль Анфосси, садовник-фотограф». А если вы проводник, то еще дальше рассмотрите человека, которому не место в этом мире соли и дыма.

Его выдают старомодные бакенбарды и узкие очки. Стоя между двумя хлебными печами, он вытирает покрытые чернилами руки, затем лицо. Салфетка оставляет на лбу черную полосу. Он стоит там, спокойный среди чада и суеты кухонь, как паровоз на платформе перед отправлением.

На битком набитой террасе Эгония выгоняет из-за одного стола семью туристов, и Фелисите расставляет свой зачарованный сервиз. Призрак, охваченный любопытством, проходит сквозь стену и садится напротив.

Новый чай из долины Маски еще даже не успевает настояться, как Анфосси гордо указывает на снимок рядом с чайником.

– Это я ее сделал. Даже овчарню на заднем плане узнаю.

Фелисите подается вперед и ставит локти на хлипкий стол.

– Правда? А узнаёте семью на переднем?

Но чай еще не успел завариться, и второй вопрос Анфосси игнорирует.

– Конечно, это моя работа. Вы же вошли в мое ателье. Видели мои фотографии цветов. Но известно ли вам, что некогда я выращивал фотографические цветы? Бутоны с такими четкими контурами, будто нарисованными? Выращивание таких цветов требует понимания, где искать красоту и сколько света ей нужно дать. Садоводство и фотография – это одно и то же ремесло, знаете ли…

– Можно присесть за ваш столик? – спрашивает загорелый мужчина с полотенцем на плече и целой охапкой детей и фаршированных овощей.

– Нет, извините, – отрезает Эгония совсем не извиняющимся тоном.

Ради приличия турист возмущается – просто он итальянец, а значит, более-менее ниццар, – но быстро уходит искать другое место, и подальше.

Призрак продолжает:

– Все это я узнал очень рано. В тот день, когда мама принесла мне с рынка пакет с семенами. Внутри были маки, лаванда и лютики. Я сфотографировал семена, а затем почву, в которую их посадил. Мама отругала меня, потому что стеклянная пластинка стоила дорого, да и, честно говоря, фотографировать почву, на которой ничего нет, пустая трата времени. Она не понимала. Красота рождается под землей. Под терпеливым взглядом человека, который пестует ее и делает ей подношения из слишком дорогих для него вещей.

Я наблюдал, как из земли прорастают побеги, как они тянутся к солнцу, и каждый день их фотографировал. Так они множились, пока не превратились в целый сад красных, желтых и синих цветов просто потому, что я на них смотрел. Понимаете? Чтобы создать красивый цветок, не нужно ни воды, ни удобрений, ничего. Все, что вам нужно, – это свет и ваши собственные глаза.

Все проходящие мимо дамы останавливались перед моим садом, там, в Рокбийере. Этот синий, этот красный, этот желтый – все они смешивались в облаке белого света, в котором вас по ночам навещают сны. Даже невидимые цвета – те, что существуют только для пчел и гадюк, – можно было заметить краем глаза, глядя в сторону.

– Что он там рассказывает? – интересуется Эгония.

– О своем саде. Чай из долины Маски нужно настаивать четырнадцать минут.

– Одна из подруг моей матери, – невозмутимо продолжает Анфосси, – попросила меня собрать ей букет. Я засомневался, но потом сказал себе: ничего страшного, у меня же все равно останутся фотографии. Потому что на бумаге, даже без цвета, белый излучает радугу света, а черный – это напоминание о белизне. А еще она предложила мне пять франков за десять цветов. Я срезал их.