Чаепитие с призраками

Эгония закрывает глаза. Ей знаком этот лес. Ее собственный, по которому она так скучает, таких же оттенков. Ей становится легче дышать, когда поезд удаляется от Ниццы, Мон-Бего и овчарни.

– Эгония, – в полудреме бормочет Фелисите, – почему ты больше на себя непохожа? Что с тобой стало?

Иногда думаешь: чтобы произнести определенные слова, надо набраться мужества. Но когда эти титаны наконец вырываются изо рта, оказывается, что они совсем не страшные, даже крохотные.

Вопрос прозвучал так же обыденно, как если бы Фелисите спросила, который час или какая завтра будет погода. Здесь, в поезде, наедине, когда старшая вновь обрела свою овчайку, а младшую наконец назвали нормальным именем, жизнь уже не кажется такой сложной.

Одной достаточно спросить, а второй – ответить.

Эгония

Чтобы узнать эту часть, наклонитесь поближе. Напрягите слух. Мне придется понизить голос.

Эгония совсем близко к нам, прямо за стойкой. Кажется, что она дремлет, – но не обманывайтесь. Ведьма все слышит, все чует. А я не хочу, чтобы она услышала меня.

Нет, это не тайна. Иначе Эгония не поведала бы ее мне, а я не записал бы ее в отчете для архивистов. Дело в другом.

Я помню, как она слегка дрожала в тот день, когда объясняла мне. Вот и всё. Я не хочу больше поднимать эту тему.

После рождения близнецов, когда повитуха вернулась в деревню, местные принялись забрасывать ее вопросами. Как там малыши пастуха? А мать, она справилась? Мирей не отвечала. Ее молчание, конечно же, стало отличным топливом для разжигания самых диких домыслов. Вскоре всплыли имена двух девочек из муниципального реестра. После нескольких недель жарких споров на скамейках местного кафе слухи наконец выбрали себе направление. Появилась общая версия событий.

В ней Фелисите, вышедшая из чрева матери сразу с зубами, принимала облик кроткой овечки, чтобы заманить жертву в горы, где превращалась в волка и пожирала ее внутренности. Эгония же с козлиными ногами и тысячей гадюк вместо волос бросилась на своего отца, как только родилась, и разорвала его лицо своими клыками.

Эти истории прекрасно удерживали детей в узде. Некоторое время никто не мог смотреть на овчарню, не содрогаясь от страха и отвращения.

Затем несколько лет спустя обе девочки пришли в школу. Нормальные – или почти нормальные. Можете себе представить, как были разочарованы дети. А где змеи вместо волос? А козлиные ноги? У детворы осталось неприятное впечатление, что их обманули.

Близнецы играли отдельно ото всех, в углу двора. Фелисите болтала с несуществующими людьми, Эгония и вовсе помалкивала. Вскоре осталась одна старшая с белой, а затем красной головой. Младшая вернулась на гору, в тень, которая ее и породила.

Именно поэтому, когда пятнадцатилетняя Фелисите уехала в город, а вместо нее из овчарни спустилась юная прелестница, Бегума была немного озадачена. На голове девушки по-прежнему не было змей. На ногах все так же отсутствовали копыта. Даже никого не устрашающий бородавочник, о котором столько судачили охотники, казался рядом с ней куда большим чудовищем.

К тому же девушка была очень красива, и за ней быстро выстроилась очередь из парней. Эгония – а ухаживали именно за ней – с радостью принимала все знаки внимания: венки из маргариток, вышитые платки и ежевичные пирожные. Разумеется, не улыбаясь и не разговаривая, чтобы не выпустить бабочек – тем более у нее был всего один зуб.

Женщины деревни, полные ревности и дурных предчувствий, пытались предупредить своих сыновей и братьев: эта девушка слишком красива, такая не может быть честной. Все закончится плохо.

В тот весенний вечер небо было чистым, а воздух свежим. Никаких признаков грозы.

Эгония взяла подарки, оставленные на пороге, и уже собиралась закрыть дверь, как вдруг в зазор просунулась туфля.

– Чего ты ждешь, Эгония? – спросил серьезный голос.

А когда она не ответила, продолжил:

– Остался только я, остальные ушли. Даже тот, кого любит моя дочь, кто оставил тебе букет дикого жасмина. Этот шелудивый пес дал обещание и собирался его выполнить, пока ты здесь не появилась. Видишь ли, у дочки в животе уже месяц сидит малыш, а ее жених подумывает отменить свадьбу, которая должна состояться в следующее воскресенье. Ты понимаешь, Эгония? Понимаешь, почему тебе следовало остаться со своими козами? Впрочем, у тебя еще есть шанс вернуться, если хочешь. Я отпущу тебя. Иди, иди!

Он жестом велел ей выйти. Эгония не двинулась с места. Мужчина напугал ее, но не так сильно, как мать, которая ждала наверху, совершенно обезумевшая с тех пор, как Фелисите уехала в Ниццу. Тем более в пятнадцать лет балки под крышей уже не выдерживали веса младшей дочери.

– Ты отказываешься?

Эгония выронила пирожное, букет и платок и зажала рот обеими руками.

– Хорошо. Как тебе угодно.

Она бы не хотела, чтобы я трепался о том, что случилось дальше. Скажу только, что мужчина почти спокойно достал один из своих инструментов – не помню, мясник он был или сапожник, – и располосовал ей лицо.

Она даже не вскрикнула. Думаю, бедняжка быстро потеряла сознание.